Она не видела раньше вышивку – знакомым показалось нечто другое, и сейчас она поняла, что.
– Немой, подними-ка рубаху повыше.
Царевна не видела его больше трех лет, да и туловище, лишенное головы и рук, успевшее пролежать в земле больше недели – не самая узнаваемая часть тела. Но точно такая же большая родинка вокруг пупа вряд ли могла быть у кого-то другого.
– Это мой отец.
8
– Опять? На днях ведь звонили, – прислушался Клоп.
Колокольный звон в овраге почти не слышен – так, слабые отголоски. Нужно сильно напрягать слух, чтобы уловить их в по-летнему теплом воздухе, проникавшем в распахнутое окно. Царевна высунулась в него по пояс в надежде, что утренние запахи заглушат отвратительный смрад – им пропиталась одежда каждого в комнате, включая ее собственную.
Как же хотелось вернуться в лавку. Забраться в чугунную ванну, к которой подведен водопровод, и мыться до тех пор, пока гнусный запах полностью не исчезнет.
– То другое было. То – Рождество Пресвятой Богородицы. А сегодня – Воздвижение креста Господня, – прошамкал Зуб, не вынимая папиросы изо рта и хлопая себя по карманам в поисках спичек.
– И как только ты их все знаешь? – Монета успел задремать за столом, но сейчас очнулся.
Алекс отпустил их совсем недавно – светало. Как раз подошла замена, но им работы уже не досталось. За ночь на пустыре у дома выросли и навес из веток, и небольшой частокол. Там теперь настоящий могильник – и тела, и даже с трудом найденная наверху рука.
Сам Алекс до сих пор оставался на улице – раздавал указания, угрозы и обещания, и попутно решал бесконечные вопросы, связанные с делами в овраге.
– С каторги и помню… Там мы их ждали. Праздник! Вместо работ с самого ранья – служба… Да и жратва получше.
Облака, затянувшие низкое небо, отступили, пропустили яркие лучи. Царевна не удержалась – громко зевнула.
– Чего ты? Спать иди.
– Я еще посижу.
Все комнаты наверху – с заколоченными окнами. В них всегда темно, несмотря на солнечный свет снаружи, и сыро. Пахло пылью и нежилой затхлостью. А еще там жили воспоминания о том прошлом, которое сегодня умерло в самом буквальном смысле.
Нет, туда идти не хотелось. Вот если бы были с собой ампулы – тогда другое дело. С ними Царевна не задумывалась о лишнем. Но увы – с собой не взяла.
– Спой тогда, что ли… Все веселее, – сонно-жалобно попросил Клоп.
– Колыбельную? – усмехнулся Зуб.
– Тихо вечер догорает, горы золотя… – запела Царевна.
Немой поднял голову. Он рисовал на обложке какой-то книги, сидя рядом с уснувшим на стуле пьяным Червинским. Тот натянул шляпу на глаза и периодически всхрапывал, приоткрыв во сне рот, но не настолько громко, чтобы растолкали. Его привезли под утро – посмотреть на находки. Очевидно, в решении дальнейшей их участи Алекс на него рассчитывал.
– Что делаешь? – спросил Зуб Немого, когда колыбельная закончилась.
Тот и ухом не повел. Уставший он вредный.
– «Куклу», поди. Учится, – фыркнул Монета. – Сделает – подкинет кому.
Слово «учится» растормошило Немого. Вытаращив глаза и высунув язык, он чиркнул пальцем себе по шее. Ненавидел гимназию.
Царевна снова зевнула. Но еще больше, чем спать, хотелось укол.
– Зуб, отвези нас с Немым в лавку. Или машину дай – сама доберусь…
Монета рассмеялся и понимающе подмигнул. Теперь очередь Зуба – начнет артачиться, и придется, как обычно, уговаривать на все лады.
– Знаю, что ты устал, но в лавке-то никого, – поспешила добавить Царевна.
– Да ладно… Как будто кто не понимает, что ты там забыла, – снова хмыкнул Монета. – Ну… О лавке вся душа изболелась.
Однако Зуб удивил. Вместо того, чтобы препираться, кивнул седой головой, и, потягиваясь, встал.
– У каждого свой интерес, а и лавке пустовать незачем… Я тогда уж тоже там останусь. Скажите Алексу, если сам не увижу.
Вышли. Зуб отцепил привязанную к ограде спокойную старую клячу Тощего. Усадил Немого и Царевну – она так и не научилась толком ездить верхом – залез и сам. На неторопливой кобыле добрались небыстро, и концу дороги Царевна уже не вспоминала о водопроводе – так хотелось закрыться в комнате и достать из тумбочки поднос.
Но сначала надо было отправить спать Немого – благо, он так устал, что не захотел раздеваться, сразу свернулся в клубок и закрыл глаза. А потом, едва Царевна переступила свой порог, как следом зашел и Зуб. По-хозяйски уселся на кровати, закурил.