***
Отец был сильно занят и очень зол. Под руку ему такому лучше не попадаться, даже если причины нет. Так что утром Немой сделал вид, что ушел в гимназию, но осторожно крутился поблизости. Когда отец уехал в овраг, он вернулся в лавку и прокрался в свою комнату. Несколько часов глядел в окно вниз, на рынок, но потом совсем очумел со скуки –спустился.
Огромный Жернов и молодой Монета мерились силой. Монета, конечно, раз за разом проигрывал, но не сдавался:
– Да ну! Не может, что тебя не победить!
Жернов хохотал и уступал, легко укладывая руку Монеты на крышку стола.
Немой так увлекся, что не услышал колокольчик над дверью и даже не сразу увидел своего паскуду-учителя.
– Чего вам? Товар показать? – нелюбезно спросил, вставая, Монета.
Решил, что перед ним покупашка. А что? В лавку-то разные люди захаживали. У отца целый ящик стоял под прилавком – из того, что им можно впарить – на этот случай.
– Мне нужен господин Безымянный, – не глядя в сторону Немого, сообщил учитель. – Я из гимназии, по поводу несчастного случая.
– Купец в отъезде. Можете нам сказать, – быстро взглянув на Немого, предложил Монета.
– Не могу. Не имею права. Мое сообщение исключительно для него. Когда он вернется?
Переглянувшись, Жернов с Монетой пожали плечами.
– А кто его знает? Может, завтра, может, через неделю. Как дело пойдет.
Учитель, глядя на белесые носки своих ботинок, мялся и фыркал.
– Нет ли у вас бумаги? Я оставлю записку, и, быть может, вы будете любезны…
Монета вынул из-под лавки листы и карандаш. Царевна, если приходила сюда, придирчиво вела расчеты.
Отдуваясь, учитель быстро что-то написал, вернул бумагу, и, не прощаясь, вышел.
– И что это? – почесывая лоб и разглядывая записку, спросил Монета.
– Да куда тебе… Хоть и Алекс тоже не разберет. Эх, и на черта только понапридумывают всякое дерьмо, – откликнулся Жернов.
Немой пролез между прилавком и Монетой. Читать он умел отлично. В гребаной гимназии и не догадывались, насколько.
Пробежав несколько строк, он схватил бумагу, смял и принялся рвать.
– Что, нашкодил опять, поганец? – Монета добродушно запустил пятерню в вихры.
Оба загоготали и вернулись к прерванному приходом учителя занятию. Немой же искренне поблагодарил Бога, в которого так не верил отец.
***
Седая, почти слепая собака с коричневыми вислыми ушами шла следом, норовя ткнуться мокрым носом в руку. Стоило остановиться, как обходила и заглядывала в глаза, виляя хвостом. Сон как сон, ничего особенного, но ощущения он оставил на редкость тоскливые. Они были и тогда, когда Бирюлев проснулся утром в постели Анны, возникли и сейчас, когда он, дожидаясь, когда Легкий освободится, вдруг вспомнил сон.
– Как ты, Приглядчик? – остановившись, фамильярно спросила горничная – жена человека Легкого из оврага. Видимо, выглядел он на редкость погано, потому как она, наклонившись, всмотрелась в его лицо и предложила: – Может, выпьешь чего, а?
Бирюлев помотал головой.
– Ну, смотри. А то тебя аж колотит.
Это еще мягко сказано.
Минут через двадцать он уже пожалел, что отказался от предложения. Голоса и смех за стенами кабинета не умолкали, и явно не говорили о том, что хозяин скоро освободится.
Бирюлев пытался отвлечься, но и другие мысли, приходившие на смену, были не лучше. Сейчас середина месяца – совсем скоро настанет пора платить Безымянным… И пока ничто не предвещало близкое облегчение в вопросе финансов. Ирина явно преувеличила: Николай, хоть и выглядел точно живой покойник, а умирать пока не собрался.
– Клянусь, я не в силах понять причин ваших тревог, – накануне прошамкал шурин – в последнее время он лишился еще пары – тройки зубов – изображая улыбку.
Выглядела она скверно. Щеки ввалились. Восковая желтоватая кожа казалась натянутой прямо на кости. Остатки волос покинули череп. Глаза утонули в черновато-красноватых набрякших мешках. Гнилостный запах оказался бессилен скрыть дорогой одеколон.