Разожрались они с Легким – вот и доверяли слепо тому, кто открыто смотрел в чужой огород.
Стоило человеку Легкого поманить – как Верка и выскочила сама за пределы крепости, через стены которой Алекс не то, что с двумя руками – со всеми десятью бы не перебрался. Он голову сломал, думая, как это сделать – и тут шкура Легкого явился сам и предложил услуги. Скучно ему, сказал. Не для того он, якобы, столько всего умеет, чтобы быть на побегушках всю жизнь и ничего толком не делать. Даже на деньги не жаловался. Да только и Алекс не обидит засранца. Уже скоро Приглядчик отстегнет, что положено – и тут уж получит помощник вдвойне.
Говорят, что крысы всегда бегут первыми, когда корыто идет ко дну. Хороший знак.
– А то. И не раз. Но я-то не наш голова... От меня можно уйти только раз.
Верка ткнула пальцем в обожженную щеку. Задрала и рукав, и подол: вся в шрамах, больше не боится, якобы. И правильно. Не того ей надо бояться.
С улицы свистнули.
– Эй, Алекс!
Дерьмово слышно сквозь забитые окна. Сперва показалось – Червяшка, да только с чего бы? Тот ублюдок все дурью потчуется наверху.
– Алекс, это я! Зуб!
Явился.
Когда Алекс спустился, тот уже за столом устроился. Приглашения не дождался, хотя и должен был понимать – все изменилось.
Молчал. Пришлось заговорить первым.
– Ты хоть знаешь, для чего она была мне нужна?
– Знаю. Прости – черт попутал. Все случайно вышло… Она и сама…
Даже и сказать нечего. Говорить с кретином – слова тратить впустую.
– Поедешь в лес. Но Медведю помогать больше не будешь.
Зуб задрал голову – жалобно глядел в глаза. Старый побитый пес. Обжился – а раньше-то как не хотел в городе оставаться.
Но гнилым зубам здесь не место. Хватало гнилья и так.
11
Ранним утром Червинский снова наведался в провонявшее азиатскими приправами логово. Накануне мальчишка – его звали Чен, но до вчерашнего дня имя было сыщику за ненадобностью – выторговал себе день отсрочки. Умолял дать проститься с родными, причитал, что ему не жить – как будто свет на нем сошелся. Однако в остальном рассказ китайчонка был настолько занимателен, что Червинский решил пойти на эти условия: лучше вести его к Алексу, когда тот уже засыпает, а самому, наоборот, быть на свежую голову.
По дороге Чен молчал и громко вздыхал, то и дело оглядывался – словно думал, что громкая и хвостатая многочисленная родня вдруг одумается и пустится вдогонку за телегой соседа-солдата.
Алекс, как нередко бывало под утро, остался один в большом зале. Он действительно уже клевал носом, однако, увидев свою пропажу, оживился, встал.
– Где нашел?
– Китаец – родня его – пришел к дантисту и просил забрать.
– Узкоглазая тварь, – и удар наотмашь. Неплохой – зубы брызнули. – Ну что, нагулялся?
Мальчишка завалился на пол и сжался в комок, скуля.
Непроизвольно поморщившись, Червинский полез в карман, вытащил засаленный тканевый кошелек и бросил на стол.
– Вот, передали тебе за беспокойство. Две сотни не пожалели.
– А себе сколько взял?
– Десятку. За хлопоты.
– Значит, не меньше четвертной. Ну что, узкоглазый? Добегался?
Алекс поставил башмак на худую ручонку. Китаец заверещал еще громче.
– Пласти, хозяина!
– Ты бы его сперва послушал. Говорит, что видел, как лекаря твоего убили, и как голову чью-то выбросили. Даже узнал кое-кого, но лучше ты сам спроси.
– Да ладно?
Алекс схватил рыдавшего китайчонка за шкирку, проволок пару шагов, и, приподняв, бросил на стул как куль.
– И что ты там видел?
– Голова в канава!
– Это чья же?
– Важный человека! Ходил к большая господина Свилидова. И батя ходить. И я.
Хмыкнув и шевеля бровями, Алекс принялся прохаживаться и разглядывать грязный дощатый пол. Думал о том же, о чем Червинский уже успел за день подумать.
– Это к какому еще Свиридову?
– Семен Алкадьивитса.
– Хм… То есть, ты знаешь, где он жил?
– Да. Могу показывати. Батя ходить, лечить.
– А еще кто туда ходил?
– Важный человека! И те человека, кто голова в канава.