– Что это за важный? Как звали?
Чен потряс головенкой.
– Не знаю. Они говорил… Назвать его «Кум». Но могу голова найти.
Алекс вернулся за стол, закурил и принялся в молчании разглядывать кольца дыма. Ухмылялся углом губы, задрал треугольную бровь. Червинский тоже достал папиросы. Чен рискнул, привстал и сел на полу.
– Сколько тебе лет, щенок? – вдруг спросил Алекс.
– Четыре и десять.
– Не было тебя недели две… Хм, ну да. Теперь осталось, чего искать. Ладно. Говори-ка, что ты там видел тогда, когда видел. С самого начала давай.
– Я пил ханшина и ходил к девочка. Дома не вовремя, не пришел. Батя злиться сильно и меня искать, хотеть убить, да. Дядя встретил. Он – меня. Говорил: «батя твой идет! Злой черт!» Я убегать. Прости, хозяина!
– Да мне насрать, что ты там делал, – скривился Алекс, сплюнув на пол. – Что видал?
Чен принялся повторять рассказ. Он укрылся недалеко от того притона, где развлекался. Он был уверен, что отец, как ни раз бывало, перво-наперво заглянет туда, потом обежит окрестности и наконец, не солоно хлебавши, вернется домой. За ночь его гнев уляжется, и тогда Чен сможет спокойно показаться ему на глаза. Так что китайчонок убежал в переулок и скрылся в любимом месте – залез на сарай и улегся за покатой крышей. Оттуда удобно наблюдать, не будучи замеченным самому: крыша оставалась в темноте, зато улицу освещал фонарь.
Только Чен устроился поудобнее, как в переулок, и в самом деле, заглянули. Не пришли – приехали на автомобиле.
– Кто?
– Один – человек хозяина Легкий, а второй я не знать, – подумав, шмыгнул носом китаец.
– Он точно чего-то не договаривает, – поспешил поделиться сомнениями Червинский.
– Они ходить к большая господина Свилидова! – зло взглянув, сказал Чен.
– Кто человек Легкого?
– Такой… – мальчишка стал вращать глазами, словно пытался найти определение. – Такой…
– Ну, мы твоей памяти поможем.
– Не знаю имя, хозяина! Плавда-плавда! Могу показать!
– Ага. И дальше что?
– Мешок!
Те двое, которые заехали в переулок, вытряхнули в канаву отрезанную голову. Они ругались: один попрекал другого, что был вынужден все делать сам. Второй же шикал и говорил, что никак не мог знать, что третий им не поможет. При этом, якобы – и в это не верил не только Алекс, но и Червинский – ни чьи имена не звучали.
И как раз тогда в переулке и появился разъяренный выходкой сына лекарь. Тут речь китайчонка становилась еще более сложной для понимания. В конце концов, он отчаялся объяснять и принялся душить себя обеими руками.
Лекарь явно отправился в реку уже мертвым.
– Что ж, – задавив окурок, Алекс кивнул сам себе и обратился к Червинскому. – Бери всех, кто не спит, и вперед, искать головешку.
– Ладно, – примерно такого поворота бывший сыщик и ожидал.
– А не найдете – я тебе, щенок, отрежу твою, – это адресовалось уже и без того перепуганному китайчонку.
***
Вместо потолка – бежево-голубая драпировка. Спросонья Царевна ее не узнала. Привстала на кровати, огляделась, щурясь и пытаясь понять, где провела ночь.
Сообразила.
Все оказалось так просто. Проще, чем купить на базаре редьку… Царевна давно не была пленницей и могла приехать сюда уже тысячу раз… Отчего же даже не попыталась? Почему не допускала и мысли? Не оттого ли, что представляла все совсем иначе?
Ее даже ни о чем не спросили, как будто все – в порядке вещей. Как будто не было этих трех лет и она просто вернулась с прогулки.
Царевна снова откинулась на подушки и закрыла глаза. Мягкая постель пахла лавандой – запах детства. Да, это та самая комната из многолетних грез. Но долгожданная встреча не вызвала радости. Все стало бесконечно далеким.
Слышно, как по дому скользили слуги, занятые ежедневной рутиной. Приученные к порядку, они двигались бесшумно, точно тени – но солнце высоко, и дом, наверное, давно проснулся.