– Простите. В чем дело, Наденька?
– К вам пришли люди. Они говорят, что ваш адрес им дали в газете, но…
«Да, тебя искали трое. По виду – из простого люда, или даже того хуже. Говорили – по личному вопросу, дело жизни и смерти – узнать от тебя детали какого-то происшествия, о котором ты написал. Тогда вроде как погиб их друг. Певцов – есть у вас такой репортер – видимо, дал им твой адрес», – вспомнился вчерашний рассказ Анны.
Наверное, это они.
Бирюлев не имел представления, что за дело не давало им покою так, что в результате принесло и сюда. Но сейчас точно не самый подходящий момент для выяснения подобных вопросов.
– Прошу извинить, – протиснувшись в коридор, Бирюлев стиснул руку горничной и шепнул ей на ухо: – Скажи им, что меня нет.
Он выскользнул через черный ход, и, согнувшись, украдкой, точно вор, подобрался к автомобилю.
Только выехав за ворота, утер пот со лба. Вырвался.
Сперва все же надо попробовать оказать услугу Легкому – и лишь потом, если точно ничего не выйдет, то тогда – без вариантов в Старый город.
***
Прошло около часа с тех пор, как за дверью стихли переминавшиеся сапоги бородатого Рыжова и ботинки сыщика Ушакова.
Сначала их носители тарабанили в дверь.
– Ерохин лютует! На тебя со вчерашнего зол.
Это верно: когда Куликов наконец-то появился в участке с отчетом, которого так ждал начальник, Ерохин схватил со стола и швырнул ему прямо в лицо папку с бумагами.
Совершенно неприемлемый и недопустимый поступок, но Куликов даже мысленно не возмутился. И сейчас вспомнил о том без каких-либо чувств.
– Куликов, если ты там, открывай, ей-богу… Ерохин же с нас шкуры снимет, если придем без тебя, – взмолился Рыжов. – Нет, похоже нет его. Соврала хозяйка, или не заметила, как слинял.
– Да погоди… Притих, может.
– Там мы без толку весь день простоим. Уже за нами из участка пошлют.
– Твоя правда. Эх… Пошли. Будем искать. Только вот где, ума не приложу.
– Да уж, на редкость скрытен…
Куликов больше не пил: и коньяк, и водка, и даже отвратная бурда – брага, которую из-под полы толкала хозяйка – кончились.
Но, как сыщик ни старался, хмель до сих пор не чувствовался.
Лежа на полу, он просеивал сквозь пальцы старые письма и фотографии. За ними под руку попала колода маленьких пасьянсных карт. Рубашки, увитые плющом, тоже просыпалась на пол. Остались лишь зацепившиеся уголком за манжет бубновая десятка и пиковый туз – жирный, кромешно-черный.
Если присмотреться получше, подольше, начинало казаться, что он вибрировал. Как будто в ладони билось черное сердце.
В дверь трижды коротко стукнули.
– Куликов, открывай.
Червинский.
Сыщик поднял с пола помятую пачку – в ней остались всего две папиросы, и те сломались – закурил, глубоко затянулся.
– Ты нужен мне, как официальное лицо, – сообщил равнодушный голос без интонаций. – В участке сказали, что тебя нет, а идти тебе в городе некуда.
Куликов молча кивнул.
– Если не откроешь, я сломаю замок. Придется тратиться на новый… И в окно не уйдешь: высоковато. А вдруг и рискнешь, так там внизу Клоп и Монета. Молодые, бегают шустро. Враз догонят.
Вставая, Куликов ощутил тошноту и головокружение. Все же он заблуждался насчет своей трезвости.
– Хорош, – заметил Червинский, входя. – Там с людьми – наш свидетель, Расчленителей видел. Но молчит, никого узнавать не хочет. Сейчас мы пойдем искать чью-то голову, а потом попробуем парнишку разговорить.
– Я никуда не пойду.
Все проблемы этого города стали до безобразия далеки. Какое сыщику теперь до них дело?
– Нет, Куликов. Это было не предложение, – Червинский присел на край стола. – А ты упорный – ничего понимать не хочешь. Гляди, доиграешься быстро.
Не понять, к чему он клонит, нельзя, однако и это не слишком пугало. Пожалуй, так было бы даже лучше. Просто перестать существовать – думать и ощущать. Темнота. Тишина. Покой.
– Мне все равно.