– Я почти уверен, что это голова того трупа с берега, – объявил накануне Морозов. – Эх, и нелегкую смерть принял старый плут Фридман.
– Ты ж его тоже знал, не так ли? Как же раньше не опознал? – возмутился Ерохин.
– Не так уж и знал. Ну, видал, бывало. Вот со Свиридовым они куда чаще знались – а вот тот отчего ничего не сказал, это бы у него спросить надо.
Обрадованный тем, что части тел наконец-то собрались воедино, Ерохин снова приказал Куликову до конца недели найти убийцу. Впрочем, невыполнимые приказы уже вошли в привычку и больше не обескураживали.
Сев в пролетку, Куликов отправился в квартал мастеровых.
Поднимаясь по лестнице, сыщик хмыкнул, опять услышав громогласных сварливых сестер.
– Пусти меня! Я не буду здесь оставаться!
– Да куда ты пойдешь, дурища?
– Ой, пусти! Ты просто не веришь! Здесь ходит дьявол…
– Да сколько можно?
– Ты ничего не понимаешь, потому что не видела! Это точно был сам нечистый. Он забрался прямо по стене! Ты ж слышала, как Наташка визжала…
– Тихо, тихо, сестра… Ну, иди сюда… Разве где лучше?
– Червинский! – что есть мочи заорал Куликов, стукнув в знакомую дверь.
На удачу и не рассчитывал, но она тут же открылась.
– Громко, барина!
На пороге – китайчонок, за ним мелькала и спина Червинского, но Куликов не спешил заходить.
– Я ж как раз смотрела в окно. Он был совсем близко. Это не человек, точно тебе говорю. И он тоже меня увидел, Маша! Давай уйдем отсюда! Вдруг он вернется!
– Ну, полно, полно. Дождемся брата – и точно уйдем…
– Так, может, его и в живых уже нет – а и мы тоже сгинем! Пожалей хоть ребенка!
– Дура ты, Олюшка…
Голоса стихли. Сестры помирились – и жаль. Их перебранки куда полезнее общего молчания.
***
Соловей. Червинский понял это прежде, чем китайский ребенок, отводя глаза, прокартавил:
– Клыса – человека Легкий. Самый близкий. Сала Вей.
Разумеется, он не мог быть один. Ему помогали. Осталось понять, кто и зачем – и дело, как бы нелепо это не звучало в нынешних обстоятельствах, можно считать раскрытым.
Но прежде, чем двигаться дальше, нужно было завоевать доверие маленького Чена – безумный довод как в глазах Безымянных, так и их достойного новобранца Птицы.
Только они все равно не поймут объяснений – незачем и стараться.
Увы, одинокая жизнь давала о себе знать: за эти дни Червинский успел, черт подери, привязаться к китайчонку – и теперь переживал из-за обещаний Монеты, распоровшего в субботу ногу о ржавый гвоздь, застрявший в дерьме, выдрать ему глаза.
Они долго плутали по пропахшим помоями лабиринтам – переулкам квартала, прилегавшего к заводскому району. Тут тоже жили рабочие Свиридовых – те, кто смог устроиться получше, съехав из бараков в пусть и убогое, но зато отдельное жилье. Обитали здесь и не слишком удачливые ремесленники с неизменными подмастерьями, мелкие купцы да бывшие крестьяне, прибывшие в город испытать судьбу. Проживая последние копейки с распроданного скарба, они надеялись на скорую удачу.
Бедно, грязно, суетливо. Лужи на земле – жирные озера, оставленные холодным ночным дождем. Шум перебранок из распахнутых окон. Визг вечно голодных собак-попрошаек. И – алчные невидимые, но физически ощутимые взгляды из подворотен.
– Не, барина. Не тут. Э! Грязно!
Но Червинский настолько испачкал единственные разбитые ботинки, что больше не озадачивался выбором более сухого пути. Он достал папиросу, предложил и Куликову. Остекленевшие глаза ее не сразу заметили. Пальцы дрожали. Никак и он разведал дорогу к дому дантиста?
Чен посеменил вперед, ловко обходя грязь. Останавливаясь, искал взгляд Червинского – и бежал дальше.
Через пару десятков шагов свернули направо, в деревянную арку.
– Вот! – проводник указал на двухэтажный дом.
– Ты точно не напутал? Именно тут квартира Свиридова? – Червинский брезгливо взглянул в беззубую пасть лишенного двери подъезда.
– Да-да, барина!
– Идем, Куликов?
Тот полоскал носок сапога в луже и шевелил губами. Пришлось толкнуть его, чтобы вернуть к реальности.