Червинский разложил на столе собственные заметки, среди которых почетное место заняли выписки из бумаг нотариуса. Оригиналы оставались все там же, в доме Алекса, пусть и превращенном в баррикады – слишком уж оказались ценны, и там они точно целее будут.
Много было в них интересного. Настоящая мечта шантажиста: свидетельства о сделках Фридмана изрядно порочили как видных, так и не очень лиц. Но Червинского привлекла только одна бумага, датированная 7 марта. В тот самый день покойный Свиридов радовался жизни в Маньчжурии. Его управляющий по фамилии Пифиус, которому сыщик все же смог дозвониться со стоявшего внизу аппарата, и, перекрикивая гвалт, расспросить, представившись сыщиком Куликовым, не колебался. Он был еле слышен, однако уверенности в голосе это не уменьшало: Пифиус без раздумий подтвердил, что Семен Аркадьевич не выезжал из Маньчжурии около трех лет, и впервые сделал это в первых числах июля.
Однако в бумаге значилось, что в тот самый день, задолго до смерти отца, Свиридов вдруг отчего-то написал отказ от наследства.
«Зачем?» – с нажимом записал на листе Червинский рядом с первой фамилией.
Ответа на этот вопрос не находилось. И в самом деле, чем могло жечь праздного обеспеченного господина наследство, положенное по праву рождения, о чем он отлично знал с детства, и которое он должен был получить неизвестно когда?
Нет, даже отбросив слова Минь Сиван, нельзя не предположить, что бумагу составили и подписали без его участия – и оттого его нежданный визит в город оказался весьма некстати.
Эх, добраться бы до подлинника, официально оглашенного после похорон заводовладельца, самому лично увидеть и текст, и подпись, и дату… Пока же приходилось ориентироваться на то, о чем гудел город: якобы Семен подписал этот отказ после смерти отца.
«Зачем?» – жирно обвел Червинский. В самом деле, зачем составлять точно такую же бумагу, если одна уже была?
Нет, не нужно фиксироваться на одном вопросе – надо пытаться увидеть картину в целом.
Сыщик взглянул на криво подвешенный календарь на стене, сверяясь с датами.
Семен Свиридов погиб в ночь с 4 на 5 сентября в результате чудовищных пыток в квартире, где прятался от тех, кто узнал о его возвращении и сообщил об этом в пропавшем письме.
«Семен прятался, но его быстро нашли. К нам пришли… Они потом часто ходили, и Семен каждый раз запирался с ними в своем кабинете».
Его долго вынуждали сделать то, чего он сильно не хотел. Пытали не только физически, но и душевно, убив собаку, о которой рассказывала китаянка. И добились своего.
Однако Минь Сиван попыталась скрыть следы расправы.
Меньше преждевременных выводов. Однако тетушку Чена точно стоило навестить снова.
Итак, Свиридов погиб. Отчего-то убийцам – уже пора обозначить в своих записках и имена: Соловью – изначально хотелось скрыть его личность. Голова бесследно исчезла, а рука с особой приметой оказалась в колодце на окраине. Если не знать, то легко можно было подумать, что им не пользуются, раз он так огорожен. Тем не менее, можно предположить, что то, на что вынужденно пошел Свиридов, давало некую власть – и оттого Соловей решился позлить хозяина, совершив столь дерзкий поступок. Точно так же могло объясняться и тело у дома Алекса.
Впрочем, некоторое время спустя Соловей и те, кто помимо него принимал во всем этом участие, передумали скрывать личность Свиридова. Наоборот, им вдруг стало нужно, чтобы его хватились – потому некто из них и заставил Сиван написать письмо Наталье Свиридовой.
И тут вдруг тело опознала Царевна. Случайность? Хм… Ну, пусть пока будет так.
Почему они передумали? Нужные им документы уже имелись на руках. Боялись последствий? Опасались, что Свиридов не смирится, не станет держать язык за зубами?
Червинский вывел рядом с «Зачем» – «Почему».
Нотариус, знавший всю историю «от» и «до», тоже утратил ценность, и потому с ним простились в ту же самую ночь на 5 сентября. Отрубили голову и руку, для чего-то повторяя прежний сценарий, бросили тело в реку. Но рука оказалась в машине Царевны. Снова она! Опять случай? Или же дочь покойного приняла в убийстве участие? Мотив у нее имелся.
Сутками позже, в ночь на 6 сентября, расстались в жизнями семеро с берега. Люди Алекса точно не принимали в этом участия – бахвалиться о своих подвигах они любили, так что хоть кто-нибудь, но от намека бы не удержался. Люди Легкого… насколько бы не был их хозяин лукав и изворотлив, но интерес к результатам дела вынудил бы на откровенность даже его. А он утверждал, что не имеет об этом ни малейшего представления.