– Шарлатан он, – заметил Герман.
– Не скажи. Скорее, чересчур большой новатор, – поправил Морозов. – Не все его методы привычны, но многие эффективны.
Куликов закатил глаза к потолку – размышлял так. Червинского тоже посетила догадка, но он предпочел на бесцельное не отвлекаться.
– Вот такие дела. Больше у меня ничего нет. Разве что вот, с завода работница. Давеча привезли. Ушаков сказал – соседка, якобы, отравила. Ан нет. Никакого убийства – естественная причина: черви кишечные.
Куликов, кивая, шевелил губами в раздумьях. Червинский ткнул его в бок.
Взглянул с испугом – очнулся.
– Да, Морозов. Раз ты уже осмотрел парнишку, я отдам его родне. Там целый табор – вернуть умоляют для похорон. Даже прознали, где я живу. Покою не дают.
– Да как знаешь, – пожал плечами Морозов. – Только бумаги я по нему еще не писал.
– Позже напишешь… Поможешь до улицы донести, Червинский?
– Так пусть сами и уносят – спасибо бы сказали, что скоро так отдают, – возмутился Морозов.
– Да куда им – мелкие все больно. Дети, считай, – Куликов уже совсем побледнел и покрылся каплями пота. Как бы в обморок, словно барышня, не свалился.
– А соседи на что? Или только во дворе у нас голосить пригодны?
– Да ладно, чего уж. Вытащим к ним на телегу, а дальше сами, – вмешался Червинский. – Мешок только дай какой, что ли.
– Да берите… Уж этого добра валом. Помоги, Герман?
– Не надо… – начал Куликов, но Червинский остановил взглядом. К чему будить в медиках лишнее любопытство?
– Ох, спасибо, Морозов. Так точно сподручнее.
Пока перетаскивали тело со стола на дерюгу до укладывали половчее, Червинский спросил невзначай:
– Про убийство Свиридова-то ничего не слышно?
– Ааа, – отмахнулся Морозов.
– Ясно. Никто особо не занят.
– Некому, – заметил Куликов, зверски взглянув исподлобья.
– Да, уж тут не поспоришь. Маловато народу. А не за долги его? Я тут недавно в участке слыхал, что очень уж он поистрепался, – Червинский обратился к Куликову. Тот молча вздохнул, очевидно, полагая, что помощник внезапно повредился в рассудке.
– Хм… А кто ж растрепал-то? Нет, было такое дело, что по уши увяз – еще по зиме либо в начале весны. Да только Михайло же от всех скрывал. Ну, шила-то в мешке не утаишь – знали, ясно... Да не все, и то – без деталей. А потом он, видно, способ рассчитаться нашел. Другое дело Чернышев: тот, балбес, аж хвалился проигрышем– мол, не каждый столько в жизни увидит, сколько он должен. Вот и доигрался, поди. Уже две недели ни слуху, ни духу.
– Точно… Все на игру по-крупному глянуть хотел, – откликнулся Герман. – Ну что, понесли?
Червинский, выходя, снова поблагодарил Морозова. Тот и сам не знал, до чего был полезен.
С глазами Куликова бывший сыщик встретиться не спешил.
***
Сегодняшнее послание сильно отличалось от прежних. Во-первых, оно было написано от руки – впрочем, аккуратный круглый почерк Бирюлев не узнал.
Во-вторых, отличалась и бумага. Нынешнее послание написали на тонкой, белой и совсем недешевой. Верхнюю часть предусмотрительно отрезали: наверняка там стояли чья-то фамилия и адрес.
В-третьих, обратного адреса на конверте на сей раз не имелось.
Но самое главное крылось в содержании самого послания. Больше никаких загадок, одна предельная ясность:
«10 000. В пятницу 25 сентября нужно оставить конверт в сквере, слева от остова театра, в углублении под досками. Иначе во вторник, 27-го, город узнает о том, за что ты каждый месяц платишь уже несколько лет… и о многом другом».
Можно чем угодно себя успокаивать. Например, говорить себе, что на этот раз шантажист был другим. Мало ли найдется желающих поживиться за чужой счет?
Но скорее всего он был прежним: очевидно же, что самое первое предположение Легкого попало в цель. Если письма в самом деле писал Червинский, пусть и не своей рукой – почерк точно был не его – то сходилось все: и осведомленность о давних делах Бирюлева, и Бочкино нежелание говорить – разозлить людей Алекса он действительно мог бояться больше смерти – и личные мотивы для шантажа.