– А сама она что говорила?
– Ни слова. Плакала только. Я пытался имя узнать – не сказала.
Разговор снова скомкался, а вскоре и завершился.
Когда гости, цокая кованными копытами сапожищ, вышли, Легкий покачал головой, сплюнул на пол. Жить-то хотелось – но что ж за дурное ссыкло кругом?
Через миг он снова задумался о насущном.
***
Даже если бы Червинский не храпел так, что дрожали стены, а китаец не метался, пинаясь и стаскивая покрывало, Куликов бы вряд ли уснул. Голова разрывалась от десятков мыслей и планов, которые в темноте казались вполне осуществимыми – настолько, что не терпелось дождаться рассвета и начать действовать. Однако, как только темноту ночь сменил серый свет, большинство развеялось, как сон. Одни, осветившись первыми солнечными лучами, оказались невозможными, другие же заведомо вели к печальному результату.
Остались третьи – не столь глобальные, но зато воплотимые.
Озябший Куликов дотянулся до стоявшего поодаль ботинка, и, размахнувшись, швырнул его на кровать.
– Червинский! – всю ночь он мужественно терпел адские звуки, предпочитая их компании того, кто их издавал, чтобы тот не отвлекал и не мешал думать.
– Что? – тот подскочил, ошарашенно оглядываясь и тряся кудлатой головой.
Разбуженный возней китаец захихикал.
– Я хочу спать.
– Тьфу, Птица… Даром, что не из оврага, – Червинский брезгливо скинул башмак на пол и снова улегся. – Хочешь – так спи. Или колыбельную спеть? Так не умею. Вот Царевна – та на это мастерица. Точно сирена. Отродясь голоса такого не слышал… Пусть споет Чен.
Вполне бодрая речь неожиданно перетекла в храп.
– Червинский!
– Да что ж такое… Едва начало пятого.
В такой ранний час Куликов, действительно, не собирался покидать опостылевшую комнатенку. Это было бессмысленно.
– Ты мне мешаешь.
Любезный хозяин отвернулся к стене и накрыл голову подушкой.
– Червинский!!
– А, чтоб тебя…
В семь он вскочил с постели. Закурил едкую папиросу, устроившись на подоконник. Чен подскочил, звонко топая босыми подошвам по грязному полу, схватился за чайник.
– Да дайте же отдохнуть, – Куликов, как умел, изобразил страдание. – Всю ночь глаз не сомкнул… Все, Червинский. Если это не намеренная пытка, то я пойду. Хватит с меня.
– И куда? – ворчливо откликнулся Червинский.
– Домой. Спать!
Тот выудил из какого-то внутреннего кармана потрепанной рубахи ключ.
– У меня кое-какие дела, но после я к тебе загляну.
– Делай, что хочешь, только дай отдохнуть.
Выйдя наконец-то за порог и из роли узника, Куликов, однако, отправился не во двор, а на чердак.
Эта идея посетила его еще ночью: Червинский еще вчера очень куда-то рвался, так что вряд ли ждать понадобится слишком долго. Тогда же возникла сумбурная мысль – проследить за ним, однако ее Куликов отверг: результаты могли быть и бесполезны, зато Червинский наверняка заметит внимание. Вернулся к вчерашней: дождавшись, когда он уйдет, опросить соседей.
Солнце пригревало крышу, на которой каким-то чудом сумела вырасти трава. Лежать было неудобно, но несмотря на это, Куликов едва не уснул. Впрочем, предположение оказалось верным: прошло около часа, и сутулая спина в обшарпанном пиджаке вышла во двор. Следом спешил и китаец.
Подождав еще немного, Куликов спустился на этаж и постучал в дверь громогласных сестер. Раз, затем еще, и еще. Наконец, недружелюбно откликнулись: