И что для полного счета им нужно, чтобы юноша с растрепанными русыми волосами стал одной из теней прошлого.
— Экстер!
Он не слышал. Качались черные ирисы, агонизировало в закате солнце. Она рванулась к нему, потянулась изо всех сил, но под ногами разверзлась пропасть, как разрыв между прошлым и настоящим — бездонная и непроходимая, и Фелла Бестия беспомощно заметалась по ее краю, наблюдая, как на другом берегу семь королей что-то говорят Экстеру, нет, Ястаниру, а он прислушивается и, кажется, готовится идти с ними…
Она захлебнулась криком, надорвала горло до боли в груди, но он даже не обернулся. Потому что я из настоящего, — подсказало что-то. А они тянут его в прошлое, в небытие, в вечный день Альтау…Но ведь Лорелея подняла своего любимого из смерти, не побоялась собственного прошлого, стала прежней ради него, и неужели я не сделаю того же?
Я сделаю больше!
— Милый, — позвала она шепотом, и это он услышал, обернулся. Застыл в недоумении — потому что на другом берегу пропасти стояла девушка в голубом платье и с длинными светлыми косами, протягивала к нему руку и улыбалась сквозь слезы.
Мы с тобою шагали не врозь в бесконечных столетьях —
Мы стояли в дозоре одном, а быть может — строю…
Витязь мой, ну куда ты спешишь, кто на это ответит?
Обернись — и тогда, обещаю, тебе я спою…
Откуда приходили слова? Почему связывались в напевные строки? Она вдруг вспомнила, что до Альтау сочиняла стихи, только не записывала их, считая признаком слабости. Но теперь она не сочиняла — просто говорила, а стихи вязали между ними нерушимую цепь, будто она взяла его строки, его слова — и заговорила ими. Будто обрела иной голос, которым можно было до него докричаться.
Тихий напев будто соединял два берега, семь королей что-то пытались сказать, но юноша уже обернулся к ней, шагнул — и в тот же миг его волосы растрепал откуда-то налетевший ветер.
…о руках, что сомкнулись, о светлых, зелёных равнинах,
О живом хрустале, о любви, неподвластной ножу,
О озерах и рощах, о свадьбах в лесах соловьиных,
Мой поэт, ну куда ты идешь? Задержись — я скажу…
Он узнал ее, улыбка недоверчивой вспышкой озарила лицо — и он тоже протянул руку, и в ту же секунду над пропастью, свиваясь, пролегла тонкая золотая цепочка, а за ней соткался мост — из мелодии ее песни, и ее слез, и всего настоящего, что было между ними. Угрожающе качнулись за спиной юноши черные ирисы. Руки королей опустились на его плечи, а он рвался из этих рук на другой берег, к ней…
…о веках и о стенах, которые больше не властны.
О тенях, что бессильны, о песнях, что гонят тоску…
Мой мечтатель, постой — ведь ещё не конец нашей сказки.
Просто холст порвался. Помоги мне — и вот я сотку…
Фелла шептала лихорадочно, слезы падали на мертвое лицо Экстера Мечтателя, но перед ней сейчас было другое лицо — юноши, который отчаянно вырывался из лап своего прошлого, а оно тянуло его прочь от спасительного моста. И она уже знала, что удержит его, потому что она — здесь, она — с ним, по любую сторону Радуги.
Девушка с длинными косами шагнула на мост над пропастью, и семь королей испугались, разомкнули руки. Трусливо начали исчезать рати за их плечами — уходя в вечность сами по себе.
Юноша стоял на мосту напротив нее, ветер трепал его стремительно седеющие волосы.
Два узора — в один, и две песни — в одну, и два слова,
И две сути — в одну, и две тени, и два же пути…
Потому что, любимый, на этом наш мир и основан.
Потому что нельзя нам с тобою не вместе идти.
Он улыбался открыто, широко и радостно, и она вдруг вспомнила, что видела эту улыбку еще до Альтау, на каком-то празднике и влюбилась в нее уже тогда, поэтому и не узнала Ястанира за все годы, что пробыла в артефактории: он ведь не улыбался. Закат за его спиной прекратился, и произошло невероятное, никем в мире не описанное явление: солнце начало подниматься обратно в небо, занималась заря рассвета.
И ирисы были теперь не черными, а белыми, но в рассветных красках казались кипучего алого цвета.
На плетеном золотом мосту над пропастью они стояли в одиночестве: ни на одном из берегов не было больше ни души.
— А где все? — спросила Фелла, оглядываясь.
— Ушли в прошлое навеки.
— Ты не уйдешь?
— Кажется, для этого я еще слишком молод, Фелла…
Его глаза были голубыми и замечательно живыми, и теплыми, как и улыбка. Лицо всё еще белело на фоне травы, но с улыбкой эта бледность уже не пугала.