Однако принять это решение было легче, чем выполнить. Следующий памперо был таким неожиданным, что я даже не успел выскочить из кокпита к гроту. Сила ветра мгновенно подскочила с 7 до 11 баллов. Шквал длился лишь несколько минут, потом сила ветра упала до 8 баллов. Это было слишком много для полного грота, и я попытался его спустить, но мне опять не повезло: парус заело. Пришлось крепко повоевать с ним, и я сильно ушиб локоть о лебедку.
Меня очень тревожило, что заедает грот. Поднимать и спускать его нужно было быстро: ведь при таких внезапных шквалах я мог попасть в тяжелое положение, когда на парус обрушивался мощный порыв ветра. Перестраховываться и вовсе не поднимать грот между шквалами — значило терять ход, а этого я не мог допустить, так как рисковал с опозданием подойти к мысу Горн. Я и так уже подзадержался; замешкаюсь еще — придется огибать его в самую неблагоприятную погоду. Запросил по радио Фила Уолфиндена, что делать с гротом, но неустойчивая связь не позволила сразу получить ответ, и пришлось пока выкручиваться самому.
Полдня я потратил на то, чтобы определить причину заедания, но выяснил лишь, что невозможно влезть на мачту в сковывающей движения штормовке! Когда же я, переодевшись, все-таки добрался до цели, то ничего особенного не увидел сверх того, что приметил еще с палубы: погон для ползунов слегка выгнулся. Я поскреб наждачной бумагой все подозрительные места и обильно смазал погон, надеясь, что это поможет.
Между тем Фил Уолфинден — тогда я этого не знал — трудился, не жалея сил, чтобы, во-первых, добыть для меня возможно более полные технические рекомендации, как устранять неисправности погона и блока грот-фала, во-вторых, обеспечить передачу добытых данных. В частности, он отправил авиапочтой экземпляр рекомендаций представителю фирмы «Маркони» в Буэнос-Айресе, мистеру Ван де Вельде, с просьбой найти способ передать их мне. Ван де Вельде, старый друг Фила, тотчас ответил ему, что радио Пачеко в Буэнос-Айресе пыталось связаться со мной, вызывали на трех частотах, но не могли дозваться. Добавив, что операторы будут ежедневно слушать на моих частотах, он заключил: «Можешь не сомневаться, что я и здешняя радиостанция сделаем все возможное, чтобы передать твое послание Чэю Блайту».
Я теперь с волнением думаю о всех тех людях в разных концах света, которые не жалели сил, чтобы помочь мне. Я был одинок в пустынном океане, но радио перебрасывало от меня мостик к многочисленным доброжелателям и помощникам. Если я не всегда мог с ними связаться в нужную минуту, что ж — такова жизнь моряка. Вообще же радио здорово меня выручало, тем более что я пожинал плоды усовершенствований, которые были внесены в радиостанции с тех пор, как Чичестер еще в 1962 году показал их пригодность для связи через Атлантику. Я на всю жизнь благодарен моим знакомым и незнакомым радиодрузьям. Советы Фила дошли до меня, и это было лишь одно в ряду многих посланий от него, ободрявших н помогавших мне в плавании. Выполняя советы Фила, я основательно потрудился над погоном и блоком грота-фала, и, хотя потом опять начались неприятности, на какое-то время заедание прекратилось.
Памперо продолжали тузить яхту. Один из них особенно крепко меня напугал. Дул южный ветер, и я издали заметил приближение шквала. Вдруг, как по волшебству, вся палуба оказалась покрытой копошащимся слоем бабочек, на снастях повисла паутина. Я смотрел, ошеломленный, и думал, что где-то читал про это явление. С опозданием меня осенило, что в этом районе бабочки и паутина — верный признак, что приближается мощнейший шквал. Паруса убрать я уже не успел. Шквал ударил со страшной силой. Я бросил взгляд на стрелку анемометра — 30 метров в секунду! Яхту сильно накренило. Я громко твердил сам себе команду: «Приводись к ветру, Чэй, приводись!» Бешено хлопал незакрепленный грот, под палубой что-то гремело и звенело. Повернуть яхту на курс фордевинд было нешуточным делом, все же мне это удалось, и на душе стало полегче, хоть я и шел теперь в обратную сторону.
Только я выполнил маневр, как сила ветра упала примерно до 7 баллов. Не желая терять завоеванные мили, я повернул кругом и снова пошел круто к ветру. Странную штуку выкинул этот памперо: он выпрямил руль, согнутый одним из предыдущих шквалов! Ужин в тот день не удался. Задумано было хорошо: пирог и жареный картофель с сельдереем, но я забыл про сковородку, и картофель сгорел.
Ночи стали настолько холодными, что я спал в двух спальных мешках, засунув один в другой. Проверяя запасы, сделал неприятное открытие: мы с Морин не угадали, определяя, сколько спичек мне нужно брать с собой. Если я и дальше буду расходовать их так, как до сих пор, то до конца плавания не хватит. Решил ограничить себя пятью спичками в день. Лишением это не назовешь, но все-таки неудобство.
Я всячески старался хоть сколько-нибудь продвинуться на запад, и мои усилия увенчались успехом. 14 декабря в 18.00 по Гринвичу определил долготу; глубина была 100 саженей. Часа через два лот показал 60 саженей. Я отметил это событие первой за много дней стопочкой виски и цыпленком. Правда, обед был омрачен небольшим происшествием. У меня оставалось девять бутылок грейпфруто-вого сока, и я решил открыть одну. Пошел на корму, достал бутылку из ящика, поставил на полку, а, пока запирал ящик, «Бритиш стил» накренилась, бутылка упала и разбилась вдребезги. До чего же я расстроился!
Встречный ветер нес соленые брызги, я поминутно вытирал глаза, и они воспалились. Промывание пресной водой принесло некоторое облегчение.
Приближаясь к мысу Горн, я писал в журнале:
«15 декабря. (59-й день плавания.) Пойду-ка я на Кабо-Бланко; правда, это зависит от ветра. Хотелось бы визуальным пеленгом проверить свои координаты, ведь после Мадейры я еще не видел суши. Надо подготовить все аварийное снаряжение и собрать его в одном месте — на всякий случай. Нужно также проверить все насосы, вообще быть во всеоружии, если меня прибьет к берегу. Одно дело, когда кругом открытое море, совсем другое — идти вблизи суши. Берег — вот самое опасное.
16 декабря. Совсем слабый ветер. Курс 215° (магнитный). Иду на Кабо-Бланко. Барометр все падает — жди затяжной непогоды. Изрядное количество перистых облаков. Похоже, предстоит ветерок.
17 декабря. Только успевай поворачиваться — с утра ветер менялся уже девять раз! Попробуй тут определи точно счислимое место. Суммирую курсы и прикидываю на глазок. Пока кругом морской простор, все проще. Когда возьмешь высоту солнца, тогда и определяешься. Слушал Фолклендское радио. Как дошло до пения, сразу сердце сжалось, затосковал по Морин и Сэмэнте. Пока не слышу песен или печальных новостей, все в порядке. Аварийное снаряжение подготовил и собрал в одном месте. На стенном шкафчике повесил инструкцию, как действовать в аварийной обстановке, чтобы ничего не забыть и не спутать.
18 декабря. Связался с почтовым судном «Дарвин», говорил с радистом Джулиеном Ренделлом. По моей просьбе капитан Миллер подготовил, а радист передал дополнительные данные о проливе Ле-Мера. Поймал Порт-Стэнли (Фолклендские острова), но тамошние радисты меня не слышали, так что сводку погоды передали через Джу-лиена. Поболтал с ним. Приятно просто поболтать, а не только передавать радиограммы да сводки. Ночью Фолклендское радио рассказывало своим слушателям о моем продвижении. Я услышал, что в каком-то зале у них там выставлена моя фотография.
19 декабря. Главная проблема сейчас — идти ли через пролив Ле-Мера или огибать остров Эстадос. Пролив уж очень коварный. Завтра придется решать.
20 декабря. Слушал, как Фолклендское радио передавало рождественские пожелания островитянам от родных и знакомых. Мне совестно за свой эгоизм, скверно на душе. Стараюсь не думать о том, как пройдет рождество дома. Невесело будет Морин и Сэмэнте. Впредь ни одного рождества не пропущу, буду всегда дома. Да только укоры совести ведь все равно забываются…»