Обсерзованная широта была 46°04 . Мне пока не хотелось подниматься к северу дальше 45° ю. ш.; от этой параллели меня отделял всего градус с небольшим, но не в моих силах было что-нибудь изменить — яхтой командовал ветер.
Вдруг я страшно затосковал по Хоику, захотелось погулять с Морин и Сэмэнтой в тамошнем чудесном парке. Чтобы под ногами была не палуба, а земля, и я мог бы пробежаться. Вспомнилось, как мы с Морин играли там на лужайке в гольф. Правда, мне не очень нравилось с ней играть, потому что она всегда меня побеждала! Ничего, вызову на соревнование Сэмэнту, уж ее я как-нибудь одолею! (Поразмыслив, я заключил, что это еще вилами на воде писано…)
Четырнадцатого января — восемьдесят девятый день плавания — кончился первый баллон с газом. Он хорошо послужил, и, подключая к плите новый баллон, я заключил, что газа вполне хватит до конца плавания. Почти весь этот день лил дождь, но я не стал собирать воду: у меня был достаточный запас. И здорово же я испугался, когда мне вдруг показалось, что я вижу привидение! Откуда ни возьмись, над океаном футах в сорока от яхты поднялось странное облачко белого пара. А затем я рассмотрел огромного кита — это фонтан его выдоха образовал облачко. Еще один сюрприз, правда совсем другого рода, ожидал меня, когда я углубился в книгу «Дерзни быть свободным». По словам автора, он на яхте длиной 14 футов развивал 12 узлов! Мне бы в компанию такого кудесника!
Ветер опять выдохся, и 15 января мой суточный переход был всего 38 миль. Меня отнесло еще дальше на север, до 44°45 ю. ш., и я решил, что не мешало бы для разнообразия немного пройти на юг. Я очутился в области высокого давления, оттого и слабые ветры. Надо выходить из этой области… Без ветра я был беспомощен, и любой ветер представлялся мне лучше штиля.
Мое желание исполнилось на следующий день: подул западный ветер с порывами до 7 баллов. Я долго трудился на палубе, добиваясь, чтобы «Бритиш стил» сама собой управляла. Шли часы, они казались вечностью, а я никак не мог понять, почему яхта упрямится, но все-таки разобрался, в чем дело, и добился своего. Промерзнув до костей, спустился в каюту. В такие минуты одиночка особенно остро чувствует, как тяжело работать без команды: некому было встретить меня чашечкой горячего кофе. Я налил себе джину с тоником и с наслаждением проглотил. Похоже, мне именно тоник нравится, но и джин, конечно, дела не портит.
17 января я совершил великую глупость. Вышел до завтрака на палубу и вскоре ощутил, что меня бьет дрожь. Знакомое состояние, верный признак того, что нужно поесть. В армии я на учения всегда брал с собой глюкозу. Как почувствую слабость — съем таблетку, и все проходит. Теперь же пренебрег сигналом и продолжал трудиться на палубе. Дурацкий поступок, тем более что у меня была целая банка глюкозы. Морин нарочно припасла ее мне для таких случаев. Я терпел полтора часа, потом, чувствуя, что ноги меня не держат, бросил все, спустился в камбуз и приготовил мощный завтрак — четыре яйца, три сосиски, три чашки чаю, десяток крекеров с конфитюром. И сразу пришел в норму, но я еще долго злился на себя: вдруг в то самое время, когда я так раскис из-за собственной оплошности, случилась бы какая-нибудь авария? Я решил больше не допускать таких вещей.
В палубе обнаружились течи, и это меня страшно раздражало. Даже на самых лучших яхтах в каюту просачивается вода, и найти место течи бывает подчас очень трудно. Волны Тихого океана так нещадно колошматили «Бритиш стил», что было бы нелепо винить яхту за одну-две лужи под ногами, но течи были серьезной помехой, и я не один час потратил на борьбу с ними. Особенно злила меня течь над одной из коек, она не давала пользоваться койкой, потому что спальный мешок промокал насквозь. Самая удобная для сна подветренная койка, и одно из преимуществ плавания в одиночку как раз в том и заключается, что можно по желанию менять койки. Однако течь лишала меня выбора, и чтобы не свалиться с наветренной койки, приходилось все время жаться к стенке.
Основательно потрудившись, чтобы устранить эту течь, я предвкушал удобный сон на подветренной койке. Однако праздник не состоялся, сверху по-прежнему текло, и, когда я встал, в мешке, что называется, хлюпала вода. Я целый день сушил его грелками.
В этом пустынном уголке земного шара и живности мало. Вернее, ее не видно, а в толще воды, конечно, всякой фауны хватает. Огромная рыбина, футов на двенадцать, даже напугала меня, выскочив из воды, будто молодой лосось. Большое удовольствие доставляли мне встречи с дельфинами. Из каюты было слышно, как они переговариваются и резвятся около яхты. Один раз я слышал жалобный возглас — должно быть, дельфин очутился как раз под яхтой, когда она сорвалась вниз с гребня волны и то ли ударила, то ли напугала его. Надеюсь, его не ранило.
Я продолжал время от времени делать глупости. Например, взял да съел в один присест целую пачку фиников. Потом мучился животом, и в мысленном перечне нежелательных поступков прибавился еще один пункт — объедаться финиками.
Вечером 18 января я услышал по радио, что в Англии на среду, 20 января, назначена забастовка почтовых работников. И хотя вторник не значился в графике, я решил связаться с Веллингтоном и передать сводку для Фила Уолфиндена, пока не началась забастовка. Только настроился на Веллингтон, как услышал, что меня вызывают! У оператора была для меня радиограмма, однако я слышал его очень плохо и предложил подождать с ней до следующего дня, когда будет связь по расписанию. Но сам я все же ухитрился передать короткое сообщение для Фила с указанием своих координат. Может быть, дойдет, несмотря на забастовку?.. Снова выдался нудный день — дождь и туман, то шквал, то штиль. За каких-нибудь полтора часа я зарегистрировал пятибалльный западный ветер, штиль, затем северный ветер, снова штиль, и наконец, пятибалльный южный ветер! Поистине коварная зона. Все эти штили, шквалы и перемены ветра заставляли меня непрерывно трудиться — менять паруса, маневрировать румпелем, чтобы выжать из яхты максимум. Я опять сделал энергичную попытку отыскать протечки над койкой — и опять безуспешно. Было похоже, что мне от них не отделаться, разве что яхта сама все исправит. Эти течи в рубках и палубах — таинственная штука: ни с того ни с сего появляются и порой (увы, очень редко) ни с того ни с сего пропадают. Решил приготовить шотландский обед, устроить репетицию перед годовщиной Бернса. Рубец с потрохами, хрустящий картофель и горох. Добавил стопочку виски — здорово! С ним рубец показался еще вкуснее.
Паскудная погода держалась несколько дней. Ветер все румбы перебрал, но на норд-осте задержался, и я развил ход, поставив грот и бизань на разные галсы. Правда, поминутно приходилось подправлять румпель, и, так как лил дождь, я, чтобы совсем не окоченеть, укрывался под брезентом. В конце концов спустился в каюту и протянул туда штуртросы. Это было все равно что длинными поводьями управлять конем, но все же лучше, чем сидеть под дождем. Можно было оставить пост на несколько минут — ровно столько, сколько нужно, чтобы перекусить. И хотя мне приходилось бегать из камбуза к штуртросам и обратно, я был доволен поведением яхты, решил даже, что при умеренном ветре можно не убирать грот и бизань. Но ничто не длится вечно. Только я наладился так идти, как ветер переместился к северо-западу; теперь яхта шла круто к ветру. Так продолжалось долго, и дождь тоже продолжался; я собрал около шести галлонов воды для стирки, а заодно помыл голову.
Несколько выдержек из журнала:
«20 января. Связался с Новой Зеландией, из-за почтовой забастовки мои сводки передаются дальше телексом. Получил официальный запрос, согласен ли я открыть очередной смотр морской техники в Бирмингеме. Приятный сюрприз! Жаль только, что не поспею к сроку. Солнце последний раз видел пять дней назад. Тем временем нарастает ошибка в счислении пути. Ничего, лишь бы я продвигался вперед, а не назад. Со всем этим рысканьем разве может быть точное счисление. Капризничает курсо-указатель. Значит, я не могу рассчитывать на сигнал об уходе с заданного курса. Серьезная неприятность.