Временное затишье длилось всего сутки, затем погода снова испортилась, и произошел один из самых неприятных случаев за все плавание. Я был на руле, в это время подкралась огромная волна. Я заметил ее уже тогда, когда она обрушилась прямо на яхту — только одна волна из миллиона может угодить в цель так точно. Палуба, кокпит — все исчезло, лишь мачты и снасти торчали над водой. Я сидел, вцепившись в румпель, и управлял под водой, словно яхта превратилась в субмарину. На долю секунды мне показалось, что нам уже не всплыть, но тут «Бритиш стил» всплыла — все обошлось благополучно.
Я опять вошел в зону оживленного мореходства, а значит, с наступлением темноты не мог ложиться спать, снова начались ночные вахты. Глаза воспалились от водяной пыли, приходилось промывать их пресной водой, чтобы разлепить веки.
20 мая я вышел почти на траверз мыса Игольного, но мне дул в лоб западный ветер. Потом он стих, и воцарился штиль. Журнал передает мое раздражение:
«20 мая. За четыре дня было два шторма, а теперь, когда я уже приготовился повернуть за угол, — пожалуйста, штиль. Он застиг меня посреди судоходных линий, а ведь я иду без огней. Движение кругом, как на центральной улице. Только что насчитал семь пароходов и один сейнер».
Среди пароходов был один супертанкер. Я видел лишь мостик да носовой бурун, а в просвете никакой палубы, только вода чуть ли не на несколько миль. Боюсь таких гигантов. Разве станут они изменять курс ради меня. Вся надежда на то, что вахту несут как положено, будет кому посигналить фонарем или горном, если замечу, что идем на сближение. Несмотря на безветрие, я не убирал паруса — все-таки белое пятнышко, примета для встречных судов.
Рано утром 21 мая едва не случилась беда. Журнал рассказывает:
«21 мая. Дрожу как осиновый лист и не могу с собой совладать. Случалось и раньше, что мне грозило столкновение, но никогда еще угроза не была такой серьезной. Когда он отвернул в сторону, нас разделяло, наверно, от силы полсотни ярдов. Я уже бросился к спасательному плотику. Аварийные огни были включены, я сигналил ему фонарем, — а он знай себе прет. Посигналил горном — да что толку, когда у него в ушах гудит собственный дизель. Тогда я пустил в ход динамитный патрон. Еще секунда — и было бы поздно. (Видно, вахтенный офицер вздремнул.) Пароход резко накренился, вильнув в сторону. Слова, которыми я его проводил, нельзя воспроизводить на бумаге. Хотел записать его название, но, пока бегал за спасательным плотиком, опоздал».
Под тем же числом, когда я ночью натерпелся такого страху, торжествующая запись:
«Послал радиограмму Морин. 34°50 ю. ш., 19°20 в. д. В 15.00 гринвичского времени повернул вправо. Теперь иду на север. Здравствуй, Атлантика, — прощай, Индийский океан!»
У мыса Доброй Надежды было назначено рандеву, и на рассвете 22 мая я убрал паруса и сообщил в Кейптаун свои координаты. Около 17 миль отделяло меня от берега. Оставалось только ждать, и я решил поспать. Меня разбудил чей-то голос, усиленный мегафоном. Выглянув, я увидел судно южноафриканских военно-морских сил. На мне была грязная роба, поэтому я попросил гостей немного подождать. Живо переоделся, потом посигналил, что готов к свиданию. Главстаршина Крюгер подошел на шлюпке и вручил мне телекс от Морин, посылку от английского посла в ЮАР и кипу журналов. Я поблагодарил по радио командира корабля, лейтенант-коммандэра Ника Смита. Почти три четверти часа продолжалась беседа с гостями в шлюпке, в числе которых был мистер Янг из Йоркширского телевидения; мы выпили пивка, затем расстались.
После рандеву я поторговался с собой: то ли еще поспать, то ли поработать. Решил поработать и взялся за один из стаксель-гиков. Провозился до вечера, укрепляя его манжетом, зато хоть этот гик вернулся в строй (пока не вздумает снова сломаться), и появилась надежда на успешный ремонт второго.
В посылке английского посла были две бутылки шампанского и баночка икры. Я передал благодарственную радиограмму, добавив, что одну бутылку приберегу до дома, до встречи с Морин, а другую откупорю, как только маршрут замкнется и выйдет полное кругосветное плавание.
Великим счастьем было связаться по радиотелефону с Морин. На этот раз голос ее звучал куда веселее. Она сказала, что все в порядке, и у меня сразу стало легче на душе. Не скажу точно, чего я ожидал, когда после мыса Доброй Надежды взял курс на север — «повернул за угол». Должно быть, в душе надеялся тотчас встретить пассаты, ласковое солнце и русалок. Разумеется, на самом деле из этого ничего не вышло. Поединок с волнами и с ветром продолжался по-прежнему. Я кричал сам себе: «В чем дело? Ведь я должен мчаться вперед с попутным ветром. Откуда все эти волны и брызги? Где русалки, где летучие рыбы, где пепси-кола со льдом?» — и весело отвечал: «Не беспокойся, все будет в свое время».
Снова взявшись за маленький мотор, я наконец наладил его. Два провода отстали, их надо было припаять. Я никогда еще не занимался пайкой, но на борту был и паяльник, и олово — подарок от одного человека, который прочел книгу Робина Нокса-Джонстона и запомнил, как тому не хватало паяльника. До чего же я был благодарен этому человеку! Чтобы не испортить дело, я связался с Кейптаунским радио и попросил совета. Радист Джордж Ален тщательно проинструктировал меня, пайка получилась надежная, я пустил мотор и наконец зарядил аккумуляторы.
Записи в журнале за эти дни звучат куда веселее:
«24 мая. Около 14.00 у меня был гость — теплоход «Миапура» из Ливерпуля. Заметив судно, я поднял флаг торгового флота Великобритании. Смотрю, и там поднимают такой же! До чего же волнующей была эта встреча двух родных флагов в глухом уголке океана.
Подготовил паруса для завершающего этапа. Пришлось изрядно повозиться со снастями. Теперь на палубе наготове 10 парусов.
25 мая. Встретил танкер «Бритиш сэйлор». Говорю в микрофон: ««Бритиш стил» вызывает «Бритиш сэйлор»» — и замечаю, как забавно получается. Британская сталь (это я) вызывает британского моряка (это он)! Танкер остановился, я подошел поближе. Рейс Ла-Плата — Кейптаун. Я поблагодарил за любезность».
Наконец-то подули южные ветры, о которых я так мечтал, но яхта все еще никак не хотела идти самостоятельно. Не повезло мне с починенным гиком: и трех часов не поработал, как сломался. Я опять его отремонтировал— он опять полетел. И к тому же запутался в стакселе, так что я основательно помучился, снимая его. После чего снова принялся за ремонт. Отрезал обломанные концы, чтобы можно было надеть манжет. Это был адский труд, ведь мне пришлось высверливать все заклепки. Дрель
натерла мне пальцы до пузырей, да я еще порезался, но в конце концов скрепил гик; правда, с 25 футов он укоротился до девятнадцати.
Затем я взялся за второй гик. Единственный оставшийся у меня манжет был чересчур велик, все-таки я надел его и приклепал, зажав тисками. Я остался не очень доволен своей работой, тем не менее 1 июня смог поставить оба гика, и «Бритиш стил» кое-как пошла своим ходом. Кое-как — потому что из-за неравных гиков яхта так и норовила уклониться от курса. Поколдовав со стакселями и прикрепив к румпелю амортизатор, я отчасти укротил ее. Не идеально, однако несравненно лучше, чем ничего: ведь теперь я мог на время предоставлять яхту самой себе, мог поспать, приготовить обед, а до сих пор боялся даже на пять минут оставить румпель, ведерко для неотложной нужды держал рядом с собой.
Я уговаривал себя не злиться из-за этих гиков. Что поделаешь, если они оказались недостаточно прочными. Допущена ошибка, но кто не ошибается? И когда мне уж очень хотелось отругать тех, кто изготовил гики, я спрашивал себя: «А мачта?» Вон как ей досталось, а ведь стоит. «Что для тебя важнее, — говорил я себе, — гики или мачта?» Это помогало мне судить о вещах более здраво.
После пространной радиоконсультации с Фрэнком Эли-ном я смог исправить двигатель. Пункт за пунктом мы перебрали все узлы стартового устройства. Фрэнк знал назубок все подробности схемы, так что с его помощью я нашел неисправность и устранил ее. Каким огромным облегчением было сознавать, что я снова могу как следует зарядить аккумуляторы и пользоваться электрическим освещением.