22 июня в 03.35 гринвичского времени я пересек экватор на 21°38 з. д. Это была моя четвертая встреча с экватором: трижды я пересекал его в одиночку, один раз — вместе с Морин.
Я не был расположен отмечать это событие; гораздо больше, чем экватор, меня поразил красный паучок, которого я обнаружил между книгами на прокладочном столе. Я не стал его убивать. Понятия не имею, чем он кормился, но я был вовсе не против такого соседа.
Может быть, именно этот паучок, самый факт существования которого убедительно говорил о бережном отношении «Бритиш стил» к живым тварям, заставил меня передумать. Я решил все-таки отметить переход через экватор рубцом с требухой.
Глава 9 Последний этап
Пир был великолепный, но он не прошел мне даром. Начал я с куриного бульона с луком, а после рубца выпил несколько стопок виски. Обливаясь потом, исполнил весь свой репертуар песен и стихотворений, включая «На черта вздохи — ах да ох!» и гимн Хоикского фестиваля. Если в это время по соседству плавали русалки, им представился случай расширить свое представление о Робби Бернее.
А на следующее утро последовала расплата в виде дикой головной боли. Я-ведь уже несколько недель не прикасался к виски, и бутылочка, с которой я так лихо расправился, дала'о себе знать. Но я и не думал раскаиваться. Столько времени находиться в постоянном напряжении — не худо и отключиться.
Разбудил меня какой-то странный звук, словно кто-то скребся о корпус. Чуть слышно, однако я сразу проснулся. Непривычный звук, даже самый слабый, всегда меня будит, а под скрип блоков и свист такелажа сплю, как ни в чем не бывало.
В первую минуту я решил, что это какая-нибудь акула трется о яхту или же летучая рыба бьется на палубе. Посмотрел кругом — ничего. Но шум продолжался, тогда я посмотрел внимательнее и обнаружил, что под лежащий на палубе грот каким-то образом попала качурка. Бедняжка вся дрожала, и было похоже, что у нее повреждено крыло. Я отнес ее в каюту и оставил там. Дав ей немного успокоиться, тщательно осмотрел ее. Конечно, я не ветеринар, но, на мой взгляд, птица была вполне здорова, так что я вынес ее на палубу и подбросил в воздух. Она расправила крылья и умчалась вдаль. Может быть, ее просто укачало?
Дул южный ветер, и «Бритиш стил» весь день спокойно управляла сама собой. До чего приятно было оставить румпель! Я перечитал все письма из дома, переданные мне около Тасмании, потом одолел главу из книги о судьбах Шотландии.
На 24 июня у меня был назначен радиосеанс с Порти-схедом. Ветер и в этот день разгрузил меня, я смог переговорить с Морин, Филом Уолфинденом и Фрэнком Эли-ном. В голосе Морин опять звучало нервное напряжение. Я предложил ей уехать куда-нибудь недели на две отдохнуть, но она отказалась. Мысль об огромном бремени, которое она на себя взвалила, не давала мне покоя, я стыдился своего эгоизма.
Пользуясь свободой от рулевой вахты, после радиосеанса я прилег на полчаса. Я думал о состоявшихся только что разговорах, которые так или иначе касались приготовлений к моей встрече. И мной овладевало все большее беспокойство, чтобы не сказать страх. Вот когда я понял Бернара Муатесье — он шел одним из первых в кругосветной гонке «Санди тайме» и вполне мог рассчитывать на приз в 5 тысяч фунтов, но повернул на Таити, вместо того чтобы возвращаться во Францию. Неужели все будет утрачено — обретенное в плавании счастливое расположение духа, близость к природе, ощущение, что я постиг смысл жизни? Неужели теперь, когда плавание почти окончено, я поддамся суете? Я взмолился к всевышнему, чтобы он помог мне не заразиться корыстолюбием, сохранить хоть частицу того, что дали мне эти месяцы, остаться скромным, честным, отзывчивым.
Но чувства чувствами, а дело делом; я встал и взялся за работу. Закончил ремонт стакселя № 2, вычистил плиту. Если мне теперь суждено утонуть, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я пошел ко дну с грязной плитой!
Зона юго-восточных пассатов осталась позади, я вошел в экваториальную штилевую полосу.
Вот как ее описывает мой журнал:
«25 июня. Суточный переход — 95 миль. Снова прикован к румпелю. Передышка длилась недолго, но была очень кстати. Это называется переход!.. Со всех сторон перистые облака. Скорей бы начались северо-восточные пассаты, чтобы вместо несчастной сотни отмерять приличное количество миль, идя круто к ветру. Эти тихие ветры ненавистны моей яхте, да и Гвинейское течение, похоже, нас тормозит. Мы как раз на его кромке.
26 июня. Суточный переход — 72 мили. Отвратительное место. Всю душу выматывает. Завидишь приближающийся шквал — и прикидывай: то ли ждать, когда налетит, то ли загодя менять паруса. Но ведь точно силу и направление шквала не предугадаешь. И я всегда жду до последнего. Очень они непостоянные. Ладно, не век же это будет продолжаться.
27 июня. Суточное плавание — 67 миль. Стоит ли столько трудиться ради такой цифры? Я уже больше суток несу вахту. То поднимешь парус, то уберешь. Генуэзский — № 1 — № 2 — № 1 — генуэзский… И так без конца. Грот так и ездит вверх-вниз, скоро совсем сотрет погон.
Крупное событие — наконец-то нашел черную смородину и груши. Раньше не видел их потому, что поверх стояла банка с сельдерейным супом. Мне не приходило в голову заглянуть под нее. А сегодня две банки свалились и открыли тайну черной смородины.
28 июня. Кругосветное плавание завершено. Только что я пересек собственную трассу и тем самым замкнул круг. Это произошло в точке с координатами 7°42 с. ш. и 26°35 з. д. Вообще-то мне положено быть еще западнее. Почти весь день льет дождь, настроение отвратительное. Ни радости, что выполнил задачу, ни облегчения. Голая хандра. Когда я начинал плавание, в этих же местах за сутки (10 ноября) прошел 163 мили. Сейчас за двадцать четыре часа покрыл всего 70 миль.
В этом районе проходят четыре морские трассы, а видимость очень плохая. Уходя вниз, включаю топовые и бортовые огни. Да только вряд ли меня увидят. Вся надежда на судовые радары.
Достал шампанское и икру, полученные от британского посла в Кейптауне. Завтра выпью за здоровье всех и вся».
Помылся и побрился, надеясь прогнать хандру. Однако противоядие себя не оправдало: когда я затем погляделся в зеркало, то ахнул — у меня был вид девяностолетнего старика. Глаза провалились, обведены черными кругами. Меня угнетала физическая и психическая усталость. И ничего удивительного, достаточно вспомнить штормы в Индийском океане и бессонные недели рулевой вахты. С завистью думал я о «Сухаили» Робина Нокса-Джонстона, которая даже при таких ветрах держала курс. Но затем я сообразил, что «Сухаили» не смогла бы идти против ветра так, как «Бритиш стил». Моя яхта сконструирована для борьбы со встречным ветром. И она великолепно справилась со своей задачей. А как справился я?.. Может быть, я упустил возможность идти быстрее? Может быть, допустил тактический промах, поднявшись к Новой Зеландии, когда надо было идти южнее? И совершаю новую ошибку, идя в Атлантике восточнее, чем следует? Я и теперь не могу ответить на эти вопросы. Возможно, действуя иначе на том или ином этапе, я мог что-то выиграть. А мог и проиграть. Сделанного не воротишь.
Воцарился штиль, и я лег спать, моля небеса, чтобы поскорее начались северо-восточные пассаты.
В 07.30 я встал и включил радио — мне предстоял телефонный разговор через Портисхед. Не застав дома Фила Уолфиндена, попросил соединить меня с Морин и подробно рассказал ей, как замкнул кругосветное плавание. Она явно воспрянула духом, голос ее звучал куда бодрее. Для меня это было огромной радостью.