Вот к весне сделала уточка гнездышко, снесла три яичка, вывела деточек. Да не утят-гусят, а трёх ребят: старшие ребята — все в отца — и крепки, и сильны, и на ножки резвы, а младший— тихонький да слабенький, мамушкин запазушник. Они днём ребятами бегают, вечерами — лебедятами плавают.
Вот уточка их растила, кормила, поила, вырастила до трёх годов.
Стали ребятки по реченьке ходить, золотую рыбку ловить, лоскутья сбирать, кафтанчики сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок за царскую ограду. Белая уточка не велит им за ограду ходить:
— Не ходите туда, детки: будет нам большая беда!
Ну, а детки её не послушались: нынче поиграли на травке, завтра попрыгали на муравке, да и забежали на царский двор. Злая сестра увидала их — сразу узнала: два мальчика на отца похожи, а один — на мать.
Прикинулась она ласковой, зазвала ребяток в царские палаты, напоила-накормила, спать уложила, на замок заперла. А сама велела разложить костры, наточить ножи, вскипятить котлы.
Только вечер сделался, — скинулись ребята лебедятами.
Двое старшеньких — головы под белое крыло и спят крепким сном, а матушкин запазушник не спит, глаз не закрывает, всё слушает.
Вот хозяйка к двери подошла, послушала:
— Спите вы, детки, али нет?
А запазушник в ответ:
— Мы не спим, не спим, думу думаем: костры горят, котлы кипят, ножи точат на наши головы.
— Спать надо, ночь на дворе.
«Не спят», — хозяйка думает.
Походила-походила, по двору побродила и опять под дверь:
— Заснули, детки, али нет?
А запазушник в ответ:
— Мы не спим, не спим, думу думаем: костры горят, котлы кипят, ножи точат на наши головы.
— Спать надо, ночь на дворе.
А запазушника и так сон клонит, глаза закрываются, под крыло головушка просится.
Вот и он заснул.
Подошла хозяйка к дверям, спрашивает:
— Детки, спите ли?
Молчат.
— Спят, — говорит.
Вошла хозяйка, лебедяток захватила, им шейки свернула, на двор лебедяток бросила. Царь видел, ничего не сказал. Думал, что на поварню лебедей жарить привезли.
Поутру бела уточка зовёт своих малых детушек, а их нет как нет.
Зачуяло её сердце беду, встрепенулась она и полетела на царский двор.
А царь тем часом у окна сидел, на двор глядел. Прилетела на двор белая уточка. Видит — белы, как платочки, холодны, как пласточки, лежат детки её рядышком.
Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила, материнским голосом завопила:
Встрепенулся царь:
— Сестра, сестра, слышишь небывалое? Уточка над детками стонет, человечьим голосом приговаривает.
— Это тебе, братец, чудится. Велите, няньки, слугам утку со двора согнать.
Стали утку гнать, а она в небеса взлетит, да опять к лебедятам кинется. Сама плачет, сама приговаривает:
Выбежал тут царь во двор, стал уточку ловить. А она от него не летит, сама ему в руки бежит. Взял он её за крылышко, взмахнул над головой:
— Стань, белая берёза, за мной позади, а красная молодица — передо мной впереди!
Бросил он уточку наземь, и стала белая берёза у него позади, жена молодая у него впереди. В белом шёлковом сарафане, в белом шёлковом платке, в красных сапожках. Обрадовался царь, бросился её обнимать-целовать, а она горько плачет, в голос рыдает:
— Ой, беда, мой любимый муж: то не белые лежат лебедятки, то родимые лежат твои ребятки — трое сыновей, трое родных детей.
Тут и царь горько заплакал, наклонился над лебедятками. Как упала отцовская слеза на белые крылышки, встрепенулись лебедятки, закрякали. А тут солнышко высоко взошло, ярким светом брызнуло. Обернулись лебедята ребятами. Старших два — словно отец — крепки, сильны, на ноги резвы, а младшенький — тихонький да слабенький, матушкин запазушник.
Вот-то счастье было! Стали жить-поживать, добра наживать, худо забывать.