— Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил. Как я тебя в люди покажу?
— Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, скажи: это моя лягушонка едет в своей коробчонке.
Пошёл Иван-царевич один к царю.
Старшие братья пришли с жёнами. Разодеты невестки, разубраны, стоят — над Иваном-царевичем подсмеиваются:
— Что же ты без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс.
— И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил.
Горько Ивану-царевичу, а сказать-то нечего.
Вдруг раздался стук да гром, затряслись палаты царские, гости с лавок посыпались.
Испугался царь и царевичи, а Иван-царевич и говорит:
— Не бойтесь, люди добрые! Это моя лягушонка едет в своей коробчонке.
Тут подлетела к царскому крыльцу коляска золочёная, в шесть лошадей запряжённая; и вышла из коляски Василиса Премудрая, такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать; плывёт, словно пава, во лбу месяц светит, под косой звезда блестит, на каждой волосинке жемчужинка висит.
Взяла она Ивана-царевича за руку, повела за столы дубовые, за скатерти браные. Иван-царевич с неё глаз не сводит, не налюбуется. Царь на неё глядит — улыбается, гости на красоту её радуются. А уж старшие невестки с зависти сохнуть начали.
Стали гости есть-пить, веселиться. Царевна из стакана изопьёт, а последки себе в левый рукав льёт; закусит царевна лебедем, а косточки в правый рукав спрячет.
Жёны старших царевичей то увидели, да и давай то же самое делать.
Вот заиграли дудки, забили бубны, пошли гости плясать.
Вышла и царевна Василиса. Она павой плывёт, левой рукой махнёт — станет озеро. Поведёт царевна правой рукой — поплывут по озеру белые лебеди.
Удивляются гости, дивуются.
Тут и старшие невестки пошли плясать. Махнули левыми рукавами — гостей забрызгали, махнули правыми — царю прямо в глаз костью попали. Рассердился царь и прогнал их с пира долой.
Стала Василиса песню петь — её гости заслушались, лебеди ей подтягивают, соловей в лесу трель подаёт.
А Иван-царевич потихоньку с пира вышел, домой побежал. Увидал в лукошке на лежанке лягушечью кожу, схватил, в печку кинул, большим огнём спалил.
Воротилась с пира царевна, к лукошку бросилась, поглядела в печь — заплакала:
— Ах, Иван-царевич, Иван-царевич, что ты наделал! Ещё денёк бы потерпел, была б я навеки твоей женой, а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве у Кащея Бессмертного.
Обернулась царевна белой лебедью, да в окно и вылетела.
Заплакал Иван-царевич, а делать нечего. Обулся он, обрядился он и пошёл куда глаза глядят, искать свою жену милую.
Долго ли, коротко ли он идёт, по лесам бредёт, — попадается ему навстречу стар-старичок.
— Здравствуй, — говорит, — добрый молодец, чего ищешь, куда путь держишь?
Поклонился ему Иван-царевич низёхонько, рассказал ему всё скромнёхонько.
Покачал головой старичок:
— Эх, Иван-царевич, неразумный ты: зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты её надел, нечего тебе и снимать было. Тяжело тебе теперь Василису найти. Ну, да я тебе помогу. Вот тебе клубок: куда он покатится — ступай за ним смело.
Поклонился Иван-царевич старичку, бросил клубочек на землю, за ним вслед пошёл.
Катится клубочек лесом, еловой чащобой. Вылез из берлоги Мишка-медведь. Хотел его Иван-царевич убить; заревел медведь дурным голосом:
— Пожалей меня, Иван-царевич: у меня малые медвежатушки в берлоге спят, есть-пить хотят. А я тебе долг отслужу.
Пожалел его Иван-царевич, не тронул, дальше пошёл.
Катится клубочек чистым полем. Вьётся над полем ясный сокол. Хотел его Иван-царевич застрелить, — взмолился ясный сокол царевичу:
— Не бей меня, Иван-царевич, дай по синему небу полетать; может, и я тебе пригожусь.
Не тронул его Иван-царевич, дальше пошёл.
Катится клубочек у синего моря. Лежит на песке старая щука, издыхает, хвостом песок вздымает:
— Спаси меня, Иван-царевич, пусти меня в море: тяжко мне на песке издыхать.
Пожалел её Иван-царевич, в воду бросил. Только вверх пузырьки пошли.
Катится клубочек по сосновому бору. Прикатился клубочек к избушке-вековушке. Стоит избушка на курьих ножках — повёртывается. Говорит ей Иван-царевич:
— Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила, ко мне передом, к морю задом.
Избушка повернулась к нему передом. Царевич вошёл в неё и видит: лежит на печи Баба-яга — костяная нога, железные зубы.
Закричала Баба-яга, словно лес зашумел:
— Ты зачем ко мне, молодец, пожаловал? Куда, молодец, путь держишь?
— Ах ты, бабка неучтивая! Ты сперва меня накорми-напой, в бане попарь, а потом меня, молодца, спрашивай.
Баба-яга его напоила-накормила, в бане попарила. Рассказал ей Иван-царевич о своём горе-горьком, а Баба-яга ему в ответ:
— Знаю я, знаю всё. Сидит теперь Василиса Премудрая за семью замками, за семью дверями у Кащея Бессмертного. Трудно её достать, нелегко с Кащеем сладить. Смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в коробке, тот коробок железный на семи цепях к верхушке дуба прикован. Ну, да смелость и города берёт; пусти твой клубочек на дорогу, приведёт он тебя к высокому дубу.
Покатился клубок к морю-окияну, к острову Буяну. Там стоит высокий дуб, на верхушке дуба висит железный короб. Глаз видит, а рукой не достать. Что тут делать?
Запечалился Иван-царевич, закручинился.
Откуда ни возьмись, набежал медведь, навалился на высокий дуб, с корнем выломал.
Упал коробок, оземь грянулся, пополам раскололся. Вылетела из короба утка, полетела в синее небо. Откуда ни возьмись, налетел ясный сокол, стал утку бить-трепать.
Выпало из утки яйцо — да прямо в глубокое море на дно пошло.
Заплакал тут Иван-царевич, на песок упал.
Вдруг выплыла из моря щука. В зубах яйцо держит, царевичу подаёт.
Взял Иван-царевич то яйцо, разбил, вынул иголку. Отломил у иголки кончик.
Тут гром прогремел, вихорь прошёл, пали на землю дубы высокие — то Кащей во дворце бился, метался, на землю падал, к небесам взлетал. Да сколько ни бился, а пришёл ему конец.
Тут Иван-царевич пошёл в Кащеев дворец, разбил двери дубовые, замки железные, нашёл свою суженую Василису Премудрую.
Воротились они домой счастливо. Стали жить-поживать и теперь живут.
СЕРЕБРЯНОЕ БЛЮДЕЧКО И НАЛИВНОЕ ЯБЛОЧКО
или-были старик со старухой. У них было три дочери. Две нарядницы, затейницы, а третья тихоня да скромница. У старших дочерей сарафаны пёстрые, каблуки точёные, бусы золочёные. А у Машеньки сарафан тёмненький, да глазки светленькие. Вся краса у Маши — русая коса, до земли падает, цветы задевает. Старшие сёстры — белоручки, ленивицы, а Машенька с утра до вечера всё с работой: и дома, и в поле, и в огороде. И грядки полет, и лучину колет, коровушек доит, уточек кормит. Кто что спросит, всё Маша приносит, никому не молвит ни слова, всё сделать готова. Старшие сёстры ею помыкают, за себя работать заставляют. А Маша молчит.
Так и жили.
Вот раз собрался мужик везти сено на ярмарку. Обещает дочерям гостинцев купить. Одна дочь просит:
— Купи мне, батюшка, шёлку на сарафан.
Другая дочь просит:
— А мне купи алого бархату.
А Маша молчит. Жаль стало её старику:
— А тебе что купить, Машенька?
— А мне купи, родимый батюшка, наливное яблочко да серебряное блюдечко.