— В твоем возрасте пора бы изучить анатомию.
— Да пошел ты, — обиделся он. Но ненадолго. — Ты, дубина, я не о том спрашиваю.
— Я знаю, о чем ты спросил. У тебя была девушка?
— У меня было много, много девушек!
— А любимая?
Крис призадумался и ответил:
— Нет, не было.
После этих слов я наконец понял, в чем именно состояла столь невозможная разница между мной и Крисом: он просто никогда не влюблялся. По крайней мере, до той степени, чтобы свободно признаться в этом случайному приятелю. Но я полагаю, он не соврал.
Понимаешь, Марта, произнеси то же самое женщина, я бы решил, что она лукавит. Она имеет ввиду что-то вроде: «Да было пару раз, но все они оказались такими козлами!». То есть отрицается не сам факт влюбленности, а лишь подчеркивается, что те истории не имели радостного финала. Женщина пробует таким образом забыть свое ошибочное чувство, когда полюбила не того, и это ранило.
Точно так же, как с постелью, говоря о которой некоторые мужчины обожают преувеличивать число связей, а женщины — преуменьшать, в отношении чувств существует закономерность, где женщины часто стирают значимость прошлого. А мужчина, если действительно почувствовал, если действительно осознал всю серьезность своего положения, вряд ли скажет потом: «Нет, я не любил». В худшем случае, он либо промолчит, либо сменит тему. Если же мужчина ответит: «Я не любил», то скорее всего так и было.
Крис никого не любил. Ему было некого забывать, боготворить и проклинать. Он мог нашептывать девушкам что угодно, но сам никогда не погружался в чувственный мир настолько, чтобы назвать это любовью. Его не терзали жар и холод, не ломало о камни невозможности найти понимание с дорогим человеком. Он наслаждался жизнью в том искрометном великолепии, что подбрасывала ему судьба. А свобода от любви подарила ему свободу взглядов, но притупила многие нюансы, из которых соткано бытие.
Пока я погружался в одного единственного человека, в одну единственную женщину, пока я погружался во вселенную, названную твоим именем, дорогая Марта, Крис проносился вихрем сквозь лица и тела подобно тому, как он скачет по волнам на доске — не заплывая далеко в море, не интересуясь дном, но стараясь удержаться на гребне как можно дольше. Это и было его философией. Философией человека, который ни разу не тонул.
— Ну, и что с того? — нахмурился Крис. — Да мне просто интересно, делал ты это или нет.
— Делал.
— Окей. Я тоже. Но мне не понравилось. В чем кайф-то? Может, ты мне объяснишь, мечтатель?
То, о чем мы вели речь, никогда не было удобной темой для разговора, даже являлось неким табу среди всего, что могут свободно обсуждать люди, тем более — мужчины. Но я не стеснялся Криса, а он — меня. Может, как раз потому, что мы были друг другу никем. Чужаки из разных стран и эпох, встретившиеся по воле случая на пустынном пляже. Однако так происходят множество знакомств. Так и мы познакомились, Марта. И все-таки не каждая внезапная встреча дарует нам друзей и любимых.
Я проникся к Крису за его простоту и абсолютную прозрачность. Может, встреть я его десятилетием позже, ни за что не узнаю. Он отрастит живот, подстрижет волосы, оставит в дальнем углу гаража серферскую доску и станет показывать мне фотографии в бумажнике, на которых светловолосая жена и не менее светловолосые дети будут улыбаться ему всякий раз, когда он оплачивает чек в супермаркете за кукурузный завтрак и туалетную бумагу. Это будет все еще молодой и по-прежнему достаточно привлекательный Кристиан, с которым, тем не менее, я не смогу больше раскуривать косяки и обсуждать куннилингус.
Он слушал, на удивление, внимательно. Мой английский местами хромал по части особых выражений, но Крис метко подсказывал. Похоже, и его доверие ко мне имело серьезный вес. Я чувствовал себя старшим товарищем.
Забавно, что в этом вопросе я и сам был не так давно учеником. А поучала меня ты, Марта. Поучала скрупулезно и беспристрастно, будто бы вовсе не с тобой я должен буду держать экзамен.
— Да, вот так. Немного выше… Нет, так высоко. Да-да, здесь. Хорошо… Продолжай…
Я старательно выводил языком вензеля, поначалу плохо понимая, что именно и зачем делаю. Я понимал только то, что доставляю удовольствие тебе. Сам же при этом испытывал скорее неловкость, которая позже сменилась спокойной уверенностью.
И лишь потом я стал ощущать нечто совершенное новое внутри себя.
Я бы описал это как азарт вступившего в покерную схватку игрока. Не денежный приз, а только возможная победа выводила меня на кураж, застилая глаза. Но и это со временем прошло. Осталось лишь чувство.
Маленькое, живое, настоящее, иступляющее чувство. Оно ставило меня в один ряд, пусть с самыми сомнительными, но очень желанными достижениями, которые обычно празднуют втихомолку. О таком не похвастаешь, запивая пятничный разговор пивом в баре с Башо или с другим коллегой.
Тот факт, что твоя женщина достигает верха экстаза, пока ты в нее даже не входил, поднимает самомнение на значительную, но невидимую для остальных высоту. Тем не менее, окружающие это как-то чувствуют, и близко не представляя, чем ты так горд. Молчание в некоторой степени оказывает медвежью услугу, формируя не самые приятные стереотипы. Но, ломая их внутри себя, выходишь на новый уровень близости.
Так и случилось с нами, дорогая Марта: наша близость достигла максимальной плотности из всех известных мне отношений.
— Ну, а любовь тут причем? — перебил меня Крис.
— Наверное, пока не полюбишь, не поймешь.
— Э, нет, приятель. Затираешь ты умело, но я не ведусь на болтовню. Что это вообще значит — новый уровень?
Мне было, что ему ответить, но я не был уверен, что он поймет меня правильно.
Я бы сказал, что любовь умеет обострять все чувства — и телесные, и духовные. Если бы не одно «но»: любовь вовсе не является гарантом изумительного секса.
Какой бы драматургией не наделяли первую страсть влюбленных, ей суждено умереть, как всему живому и подлинному. Взамен человек должен получить то, что зовут стабильностью, надежным тылом и надеждой на будущее. Однако это тоже тлен, если углубляться в инстинкты, которые руководят нами. Пробуждая эти инстинкты, мы становимся по-настоящему живыми. Я вовсе не хочу сказать, что человек погибнет без страсти и вожделения. Я хочу сказать, что только этот пыл способен затмить самые властные структуры.
Он существует в нас всегда — влюблены мы или разочарованы, видимо или незримо, и может открыться случайно или же как продолжение духовного притяжения. Только вот появление страсти крайне неустойчиво. И многие почему-то с удовольствием поверили, что все исправит любовь.
На деле любовь ничего не исправляет. Более того: ее тоже можно уничтожить и изжить. Любовь смертна. И все-таки влюбленному легче раствориться в чувственности, поддаться телесному и ощутить полный спектр эротических красок. Она, как внезапно активизировавшееся периферическое зрение: ты уже зряч, ты уже способен увидеть многое, но, расширив угол обзора, есть шанс рассмотреть вдвое больше.
Ты спросишь меня, дорогая Марта, испытывал ли я нечто подобное рядом с женой? Ведь я любил ее?
Да, я ее любил. И тем тяжелее мне найти ту вопиющую разницу между моими любимыми женщинами.
Я отвечу так, что, будучи женатым и упакованным в семью, я почти перестал искать в себе силы и для страсти, и для любви. Все это автоматически включалось в список моих должностных обязанностей мужа, с которым я не спорил, радуясь, что уже добрался до стабильности и надежного тыла. Разумеется, я не стану упорствовать и давить на то, что вскоре разлюбил жену и перестал ее желать. Связь между нами существовала от первого часа до последнего, но постепенно блекла, а вовсе не загоралась новыми красками.
До твоего появления, Марта, я так и думал, что все это нормально и закономерно. Что поиски нового заканчиваются на моменте, когда двое принимают решение быть вместе. Ты доказала, что это не так, что конец наступит не тогда, когда эти двое разлюбят и прекратят заниматься сексом, а тогда, когда перестанут изучать друг друга. Дело будет не в сексе и не в любви, а в чем-то существенно ином.