— Она уехала.
Она?..
Ах, да. Саша уехала. Саша, черти бы ее драли, уехала…
— Ты очень проницательна, Пенни, — я криво усмехнулся.
Мое выстраданное возвращение к земной жизни после тяжелой передозировки марихуаной было ничем не легче умирания. В фильмах и книгах частенько фигурируют образы зомби — воскресших из мира иного монстров, которые носятся за перепуганными людьми, чтобы их съесть. В этом смысле я оказался очень вялым и скучным зомби — ни есть, ни убивать, ни гоняться за кем бы то ни было я абсолютно не хотел. Во всем остальном я вполне мог сойти за монстра из преисподней: желто-красные глаза навыкате, земельного цвета кожа, трясущиеся конечности.
Я прежде понятия не имел, что канабисом можно отравиться. Лишь сейчас до меня наконец дошло, что это такой же наркотик, как и все остальные. И безобиден он в исключительно малых дозах. А с учетом того, насколько я неопытный наркоман, мне и в страшном сне бы не приснилось, что какие-то пятнадцать-двадцать сигарет подряд способны отправить меня на тот свет. А ведь именно столько я выкурил и надеялся просто немного забыться и поспать.
Примечательно, что знакомство с любым веществом, явлением или человеком мы всегда начинаем примерно одинаково — осторожно, крадучись, тайком.
Мы порой долго присматриваемся к людям и относимся с недоверием к незнакомой еде. Приступая к новому делу, сначала разведываем обстановку и решаем, с какого края к нему подступиться. Если на первых этапах ничто не смутило и не выбило из колеи, со временем мы становимся смелее и позже напрочь забываем об опасности, потребляем и впитываем напрямик, попадая в первую, но уже прочную стадию зависимости, если кто-то или что-то нам по нраву. Следующим этапом мы начинаем увеличивать дозировку — больше, больше… Больше любви, больше внимания, больше порции, больше амбиции.
Но однажды происходит сбой: лимит исчерпан, карта памяти перегружена, импульс больше не достигает адресата. И наступает крах. Крах, через который неизбежно проходят все, в том числе влюбленные наркоманы. Любовь — тоже своего рода наркотик, причем довольно тяжелый и пагубный. Выделить в нем одну единственную отравляющую цепочку сложно, будь то секс или эмоциональный фон. Но любовная зависимость насколько же настоящая, как любая другая — адреналиновая, кокаиновая, табачная или алкогольная.
Дорогая Марта, я не стану лукавить и глупить, что страдания моих последних месяцев — эта наркотическо-любовная ломка, связанная с твоим именем, — результат всего одной какой-то привязанности. Вместе с тем я вынужден отметить, что появление Саши в некотором роде освободило меня от зависимости к тебе. Однако сейчас я рассматривал такую терапию как эксперименты в психиатрических лечебницах начала двадцатого века над больными, которых пытались пересадить с опиума на героин. В итоге приходилось избавляться сразу от двух зависимостей, каждая из которых укрепилась и забралась глубоко в ткани.
Мне пора было прекратить заниматься самолечением и экспериментировать над телом и душой. Мне осталось преисполниться надеждами ко времени, которое способно все стереть и переиначить. Но, по всей видимости, я еще слишком мало прожил, чтобы окончательно успокоиться. А сейчас жизнь ворочалась во мне будто Чужой из знаменитой кинокартины Ридли Скотта.
Пенни взяла меня за руку и поднесла к своему лбу.
— Все хорошо, — сказала она не самым убедительным образом.
— У тебя выходной? — спросил я.
— Да.
— Как там Сэм?
— Он в порядке.
— Пенни, ты знала его семью?
— Нет.
— Как думаешь, он скучает по ним?
Пенни удивилась моему вопросу. Наверное, подумала, что у меня горячка.
— Да, — ответила она чуть погодя. — Но Сэм добрый. У него есть сила.
— Какая сила, Пенни?
— Доброта.
Я улыбнулся. Сжал ее ладонь, державшую мою руку, дотронулся губами до грубоватой желтой кожи на костяшках и поцеловал.
— Если твой будущий муж станет обижать тебя, зови меня. Я настучу ему по голове. Я у тебя в долгу, Пенни.
Она засмеялась и тут же стихла.
— Джей, я хочу… — Пенни что-то достала из кармана своей робы и протянула мне.
— Что это?
Я не сразу узнал предмет и долго пытался сообразить, где я видел его раньше.
— Я нашла у тебя. Я не знала, твое это. Нашла. Давно.
Я держал свою металлическую зажигалку. Ту самую, Марта, что ты подарила мне когда-то. Ту самую, которой я расшиб окно.
— Где… где ты ее взяла, Пенни? — я кое-как приподнялся и уставился на нее то ли с благодарностью, то ли со злостью.
— Нашла, — повторила Пенни.
Верю ли я в чудеса? В то кислое, дождливое утро я мог бы поверить во что угодно. Чудом было уже хотя бы то, что я двигался, снова осязал этот мир и впредь зарекся позволять себе любые излишества, которые только здесь, на острове дважды сулили мне отнюдь не героическую кончину. Но после стольких дней безнравственного прозябания я вдруг нашел зыбкую связующую ниточку с тем миром, откуда я бежал. Миром, который был подчистую разрушен, и все-таки странным образом продолжал жить внутри маленького предмета — зажигалки с памятной надписью: «Лучшему мужчине, который пахнет кофе и табаком, от женщины, которая пахнет его любовью».
— Что здесь написано? — спросила Пенни, глядя на мои вибрирующие от волнения и отходняка руки.
— Это о любви, — ответил я и убрал зажигалку.
Она вздохнула и отвернулась. Она все поняла. Не знаю, как ей это удавалось с ее скудным запасом английских слов, примитивным образованием и, скорее всего, скромным романтическим да и жизненным опытом, но Пенни все понимала. Понимала то, что люди на большой земле не могут усвоить годами. Понимала безраздельно и всерьез — про меня, про Сэма, про Сашу, про Криса. Ей не нужны были имена и числа их возрастов, данные геолокации, состава семьи и уровня IQ. Она видела в людях другое, но гораздо большее.
Она сказала мне:
— Эта девушка приехала танцевать.
Я понял, что Пенни говорит о Саше.
— Она тебе не нравилась?
Пенни пожала худыми плечами.
— Их много. Они все приезжают танцевать. Потом уезжают.
— Она сказала, что у нее есть парень.
— Да, — легко согласилась Пенни, будто бы сказанное было само собой разумеющимся. — Парень здесь. Парень там. Один парень — хорошо. Два парня — тоже хорошо. Они все приезжают, а потом уезжают.
— А зачем приехал я?
— Ты… — Пенни забралась рядом со мной на кровать и села в позу Будды, завернув ноги в причудливый узел. — Ты приехал жить. И ты тоже уедешь в свое время.
— Если я все равно уеду, то зачем я тебе сейчас?
— Сейчас это сейчас, — с важностью рассудила она. — Потом это потом. Потом иногда есть, иногда потом нет.
— Ты меня любишь?
— Да.
— Почему? Это ведь бессмысленно.
— Потому что люблю, — Пенни улыбнулась открыто и безбоязненно.
Так, как она, могут признаваться в любви только дети. Дети, которые просто любят, не озадачивая себя вопросами «Почему?».
Почему я любил тебя, Марта?
Мы встретились в кофейне Фила совершенно неспособные к любви, занятые своими мыслями и делами. Ты переживала разрыв с парнем, с которым встречалась семь лет, а он так и не сделал тебе предложения, вдобавок гулял с сомнительными подругами и потом еще долго преследовал тебя, не давая спокойно забыть. Я недавно развелся с женой, похоронил собаку, похоронил любое доверие к женщинам, но бросился за тобой, а ты меня зачем-то подпустила. И все это только потому, что мы не задавались вопросом «Почему?». Мы делали так, как велело нам сердце — крошечный орган размером с кулак, которое шевелило нашу кровь и подбадривало: «Иди! Люби!».
Ты была бесконечно прекрасна в нашем уютном, сердечном плавании, где жили страсть, нежность, безумство, ревность, тепло, ненасытность. Мы превышали дозу друг друга не один раз, мы не страшились отравиться. Но в конечном счете любовь нас не спасла, не отгородила, не защитила, а сделала страдания лишь глубже.