— Мало, да, — согласился я, все еще ужасно сконфуженный. Я подошел к Пенни и осторожно заглянул к ней в глаза: — Пенни, ну, брось. Ты что, не видела этого раньше? У тебя же куча братьев. Это обычное дело для мужчин…
Она помотала головой, вроде того, как это делает Чак, но, в отличие от него, Пенни выглядела не очень забавно.
— Джей, я знаю, как делать, — решительно предъявила она мне всю свою истовую готовность. — Ты можешь мне сказать. Я сделаю.
— Что сделаешь?
Она подумала несколько секунд и сказала:
— Всё.
И в этот момент в ее хрупеньком тельце уместилось столько отваги, что не хватало только боевого марша, чтобы создать подобающий фон этим сверкающим глазам и выправке.
— Мы уже обсуждали это с тобой, — строго сказал я и ушел готовить кофе.
Я мыл турку, когда Пенни вдруг обхватила меня за талию и прижалась сзади. Я чувствовал ее отрывистое дыхание на своей спине, ее губы приросли к моей коже, а ладони очутились на шортах, отчего я на минуту прекратил двигаться и застопорился над раковиной, абсолютно ничего не понимая.
Впрочем, понимать было нечего.
Пенни просила, практически умоляла о близости со мной. Близости настоящей и долгожданной для нее. Ни одна женщина никогда прежде не просила меня взять ее. Если не считать наших с тобой игр, Марта, когда непристойные просьбы и требования были частью секса, я не помню случаев подобного горячего желания. И, пожалуй, одно лишь осознание уникальности ситуации будоражило меня сильнее, чем физическая разрядка.
Пенни стала целовать мой позвоночник.
Странное ощущение, приятное, колкое, шелковистое. Будто по спине у меня трепыхалась раненная бабочка, цеплялась крылышками за человеческую кожу, ища опоры, но падала от бессилия вниз, затем снова поднималась чуть выше.
Ты так делала, Марта… Дотрагивалась подушечками пальцев легонько. Не давила, а именно касалась едва-едва…
— Пенни…
Я развернулся на месте, а Пенни внезапно уменьшилась высотой в два раза и встала на колени передо мной.
Я с дурацкой туркой в руках, эрекцией между ног и ошалелыми глазами смотрел на нее сверху вниз. Пенни меж тем уткнулась лицом мне в живот и взялась за шорты с двух боков, намереваясь их стянуть.
— Пенни… — сорвавшимся голосом лепетал я как школьник младших классов.
Это могло бы вылиться в мой самый необычный на данный момент сексуальный опыт, но, к счастью, тут подскочил Чак и стал тыкать своим мокрым носом прямо в руки и глаза Пенни. Он громко лаял, веселился и пытался всячески быть сопричастным, наверное, подумав, что мы без него затеяли что-то задорное для его собачьего ума.
Его вмешательство позволило мне прийти в себя и осознать, что я не должен идти на поводу у соблазна.
— Чак, фу! Да прекрати же ты! — я отогнал пса, а Пенни осталась по-прежнему сидеть на полу.
Она сама чем-то напоминала собаку и с готовностью вверяла мне свою жизнь — духовную и телесную. Она не хотела подниматься с колен, как я не просил. Ей проще и приятнее было бы стать моей тряпкой для натирки пола или ковриком у дверей, лишь бы я не гнал, лишь бы оставался с ней.
— Пенни, вставай, пожалуйста.
Она свернулась клубком вокруг моих стоп и плакала.
— Пенни, Пенни, прошу тебя…
Она плакала, плакала, плакала и ни за что не хотела подыматься, будто уже определила себе свое место в жизни, которое более чем устраивало. Но проблема была в том, что это не устраивало меня.
В конце концов, я сдался и отошел. Дал ей выплакаться вволю. Чаку я не мешал слизывать ей слезы. Пенни выглядела жалко и удручающе. Она пролежала в таком состоянии не менее получаса. Поняв, что сама она не решиться сменить положение, я приподнял ее на руки и отнес на кровать, но не с тем, чтобы заняться там сексом. К тому моменту возбуждение окончательно покинуло меня, чему я был очень рад. И только все думал, гладя Пенни по вялой худой руке: изменил бы я свое решение, будь она биологической женщиной?
Могу поклясться, что в последний момент я прорвал полог наваждения, вспомнив вовсе не о том, что Пенни — мужчина, а о том, что мы — друзья. Скажу даже больше, я видел в Пенни кого-то вроде сестрёнки. Знаю, что это звучит странно. Я и сам прежде мог бы заявить, что никакой дружбы между парнем и девушкой быть не может. Но теперь я все же повстречал ту, к которой относился трепетно, даже, может, отчасти ревностно, но при этом отнюдь не желал затащить ее в постель.
Как так получилось, я и сам не знал. Знал лишь, что разбиваю ей сердце. Знал, что мои убеждения в том, что она обязательно повстречает хорошего мужчину, слабо утешали ее. Если я исчезну, я сделаю ей больно. Если останусь рядом как друг, буду и дальше принимать ее заботу и всячески заботиться сам, я сделаю ей больно. Если я позволю себе овладеть ею, разрешу нежности Пенни выйти за грань сестринской добродетели, я сделаю ей больно.
Потому мне оставалось только выбирать, какая боль — наименьшая.
— Пенни, — сказал я, — я люблю одну женщину. Давно люблю. Она живет в моей стране.
Пенни кивнула, давая понять, что слышит меня. Она свернулась в позу эмбриона на постели, и ее голова утыкалась мне в бедро. Пенни обнимала себя за плечи, а я гладил ее ладонь с бронзовыми выпуклыми венами. Я водил по ним пальцем.
— Пенни, — сказал я, — думаю, какой-нибудь классный парень из здешних мечтает о такой, как ты. Чистой, преданной, заботливой.
Чак запрыгнул на кровать и улегся прямо под нос к Пенни. Они обнялись сиротливо будто двое бездомных. Глядя на них, я никак не мог удержаться от мысли, что, возможно, сделаю благо, если оставлю Пенни у себя. Пусть она, как Чакки, находится рядом — согревает меня, согревается мной, почему нет? Я же сам сказал, что ни разу не встречал в женщинах собачьей преданности. Но Пенни — уникальный в моей жизни случай. Она словно готова была отказаться от своей человеческой сути, от эго, стереть свою личность.
Но тогда вопрос следовало бы задать иначе: а нужна ли мне такая женщина? Или еще точнее: нужна ли мне вторая собака?
— Пенни, — сказал я, — однажды ты будешь счастлива с другим парнем.
— Я не хочу другого парня, Джей, — улыбнулась она.
Я проглотил комок в горле.
— Давай будем друзьями, Пенни?
Она опять закивала и опять заплакала.
Где-то на подкорке я слышал ехидный, зудящий голосок: «Ты поступаешь как свинья!», и почему-то говорил он в точности как Крис, в его стиле. Но, прислушавшись, я понял, что мятежный дух Криса тут совершенно ни при чем, а в голове у меня крутит затертую пластинку давнее воспоминание.
В нем я и ты, Марта, сидим в кафе. Я сосредоточен на твоих пальцах, листающих меню. Пальцах, что какой-то час назад похищали меня прочь из разумного мира и разыгрывали партии на моих потайных клавишах, о которых я не подозревал.
— Бедняжка, — сказала ты.
— Кто?
— Она.
Твой палец символично описал дугу в воздухе, и я понял, что мне стоит увидеть то, куда он указывает.
Через два столика от нас, сгорбившись над сложенными будто в молитве дрожащими ладошками, сидела девчонка лет девятнадцати. С пунцовыми от едва сдерживаемых слез щеками и мертвенно-бледным от душевной муки подбородком. На стуле напротив — парень ее возраста. Вид у него был скучающий и вялый.
— Она его любит, — сказала ты, — а этот негодяй привел ее сюда специально, чтобы расстаться.
— По-твоему, он негодяй просто потому, что хочет расстаться? — спросил я.
— Погляди сам, — занервничала ты, будто дело касалось тебя напрямую, и сейчас страдала твоя гордость, твои личные чувства жестоко попраны малолетним красавчиком. Ты почти ударила кулаком: — Он не пускает ее. Говорит, смотри! Говорит ей — читай по губам: «Дело не в тебе… Ты хорошая девушка…» И разрешает ей плакать при нем, унижаться. Он кайфует с этого!
— Он просто хочет расстаться по-человечески.
— Черта с два, Джет! Я сейчас подойду и врежу ему по его самоуверенной морде!
— Марта! — я схватил тебя за запястья.