Утром следующего дня я отправился с Сэмом и Пенни на сбор урожая батата к приятельнице Сэма, Инди.
Я заранее обещал Сэму помочь в этом деле, потому что фактически он и Пенни заменили мне здесь семью, и я не мог оставить старика один на один с сельскохозяйственным коллапсом. Урожай в этом месяце удался, Инди не справилась бы с ним одна. Она была на восьмом месяце.
Маленькая, хрупкая, почти такая как Пенни, с оранжевым платком на голове и горькими персидскими глазами, она вышла нас встречать на кривых, нетвердых ногах. Ее живот выглядел ненастоящим, будто приставным. Я видел Инди пару месяцев назад. Мне и тогда показалась ее беременность какой-то кукольной.
Кто был отцом ребенка, никто не знал и не спрашивал. В деревне, где она жила, такие вопросы не поднимались в силу сложившегося менталитета. Деревня была крошечной — всего пять домишек. Ее сельчане жили натуральным хозяйством и регги, а Инди, как и некоторые другие жители, давным-давно бежала из своей страны навстречу воле и неизвестности. Она была иранкой, но это тоже не имело здесь значения, особенно, если у тебя лучший батат на продажу.
Когда мы подкатили на ржавом пикапе, Инди уже допевала песню, которую затянула, только увидев нас. Я и Пенни сидели в кузове. В дороге мы не разговаривали, но переглядывались. Пенни была непривычно серьезна, а я чувствовал себя подавленно. Я ловил ноздрями ветер, который теребил на мне рубаху, и молчал.
Чтобы ты понимала, Марта, мои настоящие чувства, я опишу их так: я чувствовал себя вшивым котенком, который никак не может почесаться. Мои гадкие блохи скакали прямо у меня на лице, что Пенни их прекрасно видела, но ничего поделать с ними я не мог. После секса с Марией блох стало вдвое больше. Я понимал, что они — всего лишь моя истерическая галлюцинация, но полностью избавиться от колющих, щиплющих ощущений на коже это знание не помогало.
Инди словно тоже разглядела этих мелких навязчивых тварей, но, повинуясь деревенской традиции не влезать в чужие личные дебри, она только участливо кивнула. Я выпрыгнул из машины, вытащил за собой Пенни. Инди и Сэм обнялись.
Сэм был вдвое старше и на голову ниже, но Инди обнимала его без сочувствия и формальности. Она обнимала с любовью. Объяви они сейчас себя парой, я бы не удивился, даже с учетом полной нескладности их персон. Только живя на острове, я действительно стал понимать, почему у любви нет пола, возраста и расы. У нее может не быть и общего ДНК (я почему-то был уверен, что ребенок Инди не от Сэма), но и от этого любовь не становилась менее настоящей.
Он — старый, чернокожий подкидыш из Африки, она — арабская беглянка с кожей капучино, молодой и бархатной. Общим у них было только растафарианство и объятья, которые они дарили друг другу при каждой встрече. И вряд ли — большее, потому что Сэм оставался верен своему кафе и своей погибшей семье, а Инди оставалась верна батату.
Между прочим, лучшему батату, что я пробовал. Если в кафе Сэма готовили батат, то только батат Инди. Так что Сэм ни за что не позволил бы пропасть чудесному овощу.
Я боялся, что мы застрянем тут на весь день. Но по приезду выяснилось, что урожай почти собран. В этом помогли односельчане Инди, а наша помощь пригодилась только в завершающей стадии уборки. Оставалось сложить еще несколько ящиков, остальные были готовы. Пенни сразу ушла в поле, а я и Сэм грузили ящики в пикап: я таскал и поднимал на нужный уровень, Сэм расставлял их по кузову.
Он подхватил из моих рук последний ящик, примостил его на уже стоящий, отряхнул ладони и посмотрел на меня в упор без улыбки:
— Пенни сказала, ты уезжаешь?
— Уезжаю? Я?
— Пенни сказала, — повторил Сэм.
Он, кряхтя, оперся на мое плечо, перемахнул одной ногой через борт, оттолкнулся от колеса и спрыгнул наземь.
— Уезжаешь или не уезжаешь? — настойчиво допытывался Сэм.
— Не уезжаю, — сказал я. — И не знаю, зачем Пенни придумала это.
— И я не знаю, — простодушно ответил Сэм.
Мы закурили той травы, которую подарила нам Инди. Точнее, подарила она, конечно, Сэму. Меня она едва замечала и, похоже, видела кем-то вроде прислуги Сэма, на которого можно обращать внимание, а можно не обращать — без разницы. Инди и Пенни хозяйничали на открытой кухне — мы с Сэмом видели их через поле и ждали, когда позовут. В конце концов, нас погнал дождь, и мы спрятались в сарае за домом, чтобы самокрутка не погасла, да и самим чтоб не отсыреть.
Ганжа оказалась прекрасной — мягкой и дремотной, говорить от нее совсем не хотелось, а хотелось смотреть на серые полосы дождя. Смотреть и не спрашивать, отчего и почему все так в мире. Сейчас он казался ровным и лаконичным как спил от бензопилы на стволе дерева. На какое-то время я забылся в упругом тумане. Желания, тревоги совести, любовная мука отпустили меня.
Сэм толкнул мне в бок своим морщинистым черным локтем и подмигнул. Я улыбнулся ему. С соломенной крыши лились тоненькие ручьи. Я подошел, чтобы умыть ими лицо и шею.
— Будет еще десять дождей, — сказал Сэм.
— Десять дождей до чего? — спросил я.
— До нового сезона.
Я снова сел рядом с Сэмом на соломенный топчан.
— Сейчас только октябрь. Дождей будет больше.
— Не-е-е, — смешливо протянул Сэм и вместе с этим отдал мне обрубок самокрутки. — Остальные — не твоя забота.
Появилась Инди и поманила нас в кухню.
За столом были все, кто собирал сегодня батат — молодые и старые, смуглые и с абрикосовой кожей. Такому разнообразию национальностей и цветов глаз мог позавидовать самый богатый фестиваль или международный форум. Пенни и другие женщины выносили горшки с едой, а дальше их передавали по кругу. Никому не пришло в голову уточнять у Пенни об ее половой принадлежности. Она сказала, что она — девушка, остальные просто согласились, хотя у многих, так называемых цивилизованных жителей, вполне могли возникнуть вопросы к ее внешнему виду — туника и штаны на Пенни не придавали ей женственности, но вела она себя кротко и домовито, а самое главное — она ухаживала за Инди, сначала в поле, и после — в кухне. Это было самым важным для мира этих простых-сложных людей.
Ты не поверишь, Марта, как не поверил я, что тут за общей трапезой сидели бывший банкир, выживший чудом онкобольной, балерина и цыганка, добровольно покинувшая табор. Сэм сказал мне, что когда-то маленькую Инди продали в гарем, но ей удалось бежать. Сейчас все эти люди стали родственны, роднее кровных сестер и братьев.
Изучая их лица, я думал о том, что их тоже сблизила безнадежность, как и тысячи, миллионы семей по всему земному шару, которые не в силах расстаться не из-за любви, а совсем по другим причинам. Однако их альянс был протестом и вызовом, но протестом мирным, который никто не замечал, потому он не встречал сопротивления. По сути, у этих людей не было дома и родины, но у них была земля, которую они возделывали, никому не мешая. Однажды их может сломить аппарат цивилизации, однажды эту деревню могут раскатать бульдозеры, но пока эта илистая глиняная почва, далекая от моря и аэропорта, никому не мозолила глаза. Им было достаточно и этого.
Из тех реалий, где жили и строили быт мы с тобой, дорогая моя Марта, это застолье выглядело зарисовкой передачи про клуб путешественников, которые всегда смотришь с недоверием и иронией, думая, что все там постановочное и ненастоящее. Но стоит прикинуть, поверить в искренность здешней атмосферы, ты бы не удержалась и покрутила пальцем, а я бы прежде крутил вместе с тобой, потому что знаю, что страшат нас отнюдь не дикие леса и отсутствие удобного туалета. Страшит то, чего можно ждать от людей, которые не похожи на тебя. Только теперь я сам не был похож на себя прежнего, потому не боялся сидеть и есть за одним столом с этими людьми.
Когда Инди вынесла горшок с томленой рыбой, Сэм почему-то отказался, хотя эту рыбу привез для Инди сам.