Я засмеялся:
— Сэм, Кристиан хороший парень.
— Хороший. И ты хороший, — он подтолкнул меня в спину той же рукой, которой до этого хлопал. — Иди. Иди-иди.
Сэм направлял меня к Пенни, которая спряталась в коморке за баром и подслушивала нас, стоя у дверного косяка. Я встал рядом, почти не видя ее.
— Пенни…
Она заплакала.
— Пенни, я уезжаю. Я еду к женщине, которую люблю. Мне грустно уезжать, Пенни, но ничего не поделаешь.
С другой стороны косяка выползла тонкая сухая ладошка. Я аккуратно взял ее за пальцы и мягко сжал их.
— Пенни, я не хочу обещать, что вернусь. Но я хочу поблагодарить тебя за то, что ты для меня сделала.
Она затрясла головой — я видел только кусочек ее лица, маленького и худого, печального, милого, плачущего.
— Пожалуйста, не плачь, — сказал я и попросил: — Выйди сюда.
Пенни медленно вышла, и мы обнялись. Я поцеловал ее трясущуюся руку.
— Я тебя увижу… — произнесла она.
— Я не знаю…
— Я знаю, — твердо сказала Пенни. — Я тебя увижу потом. Через одну жизнь.
Я помолчал и все же кивнул.
— Да. Встретимся через одну жизнь.
Она снова заплакала, прижалась ко мне всем своим существом. Мы простояли так какое-то время, пока она не подняла голову. Наверное, ждала прощального поцелуя. И я поцеловал ее в лоб. Пенни опустила глаза, руки, плечи, затем снова посмотрела на меня.
— А Чак?
— Чак едет со мной.
Пенни вдруг ушла обратно в коморку и снова появилась, уже держа в ладонях какие-то мелкие предметы.
— Это для тебя. Это для Чака.
Она отдала мне две латунные подвески с Буддой на простых хлопковых веревочках. Одну она повязала мне на шею. Вторую я позже приделал к собачьему ошейнику.
— Учитель жил в роще Джета, — объяснила Пенни. — Он благословил тебя своим словом, когда ты родился. Не забывай учителя.
— Не забуду, — пообещал я. — И тебя не забуду.
Она обняла меня за шею, долго смотрела в глаза, потом привстала на цыпочках и оставила единственный поцелуй на моих неподвижных губах.
Я улыбнулся ей, улыбнулся Сэму.
Дальше я держал путь в клинику, чтобы забрать готовые справки для Чака. К воротам кафе меня никто не провожал. Я слышал, как бьются волны о прибрежную полосу возле террасы, где мы с Сэмом покуривали прежде марихуану, и ни минуты не сомневался в том, что Пенни будет точно так же биться этой ночью в своей кровати, пытаясь забыть меня.
1 ноября
Я прилетел в первую столицу. Впереди была еще одна — столица моей родины. Но я выбрал рейс с пересадкой на следующий день, чтобы мой бедный пес успел немного оклематься от происходящего.
Первым делом, выйдя из самолета и пройдя паспортный контроль, я кинулся не за вещами, а на пункт выдачи особого багажа. Мне вручили контейнер с сонным Чаком. Похоже, таблетки хорошо подействовали. Он только успел проголодаться, но не успел запаниковать. Я поскорее вытащил его из пластмассового карцера и обнял. Чак лизнул мне лицо и сразу повеселел.
Мы пообедали с ним тут же, в аэропорте. Я ел хот-дог, а Чакки — свою собачью еду, но не забыл все-таки выпросить кусочек от моего блюда.
Дальше мы доехали до гостиницы и немного прогулялись, чтобы размять лапы — и ему, и мне. Следующий перелет, завтра утром, обездвижит нас на целых десять часов.
Когда я впервые летел на остров, я взял прямой рейс из столицы. Но из-за Чака сейчас пришлось изменить маршрут. Меня это не пугало. Даже то, что его перевозка уже вылилась мне в стоимость еще одного взрослого билета, нисколько не огорчило. Наоборот, я радовался его присутствию. Я чувствовал, что наконец не один, что делаю какие-то шаги, планирую, иду к цели, которая до сих пор мне до конца не ясна, но кто-то есть рядом. Этот кто-то останется со мной, даже если планы мои разломаются на кусочки, Чак не перестанет меня любить и уважать. В его мире, в нашем мире я останусь на своем месте, несмотря ни на что.
Именно поэтому на вежливое предложение Сэма приглядеть за собакой, когда я уеду, я ответил отрицательно. Отныне я был в ответе за судьбу Чака целиком и полностью, пока смерть не разлучит нас. Наверное, в каком-то смысле эти узы были для меня крепче, чем узы брака. Супруги могут развестись, как уже произошло когда-то в моей жизни. И потом я уже не интересовался, как поживает моя бывшая жена. Знал только, что она с другим мужчиной, прочих вестей я не искал.
И о тебе, Марта, я в данный момент не знал ровным счетом ничего. Я бы мог позвонить Башо заранее, но решил отложить разговор с ним до возвращения. Это был первый пункт моего плана. Признаться, дальше я не загадывал. Просто понял в тот момент, когда достал из ящика зажигалку, что обязан вернуться. Именно сейчас. Спустя почти пять месяцев со дня нашего расставания. Вернуться, снова вскрыть свою незаживающую рану, попробовать залечить ее как-нибудь.
Уезжая, я верил, что разлука освободит меня от боли. Но не проходило дня, чтобы я не думал о тебе, Марта. Начиная писать это странное, сбивчивое, непростительно честное письмо, я надеялся, что постепенно успокоюсь, выведу тебя за пределы своего сознания. Но, чем больше писал, чем больше вспоминал, чем яростнее пытался отыскать ответы, тем прочнее ты прорастала во мне. Ты затихала порой на несколько часов, пока я обнимал Сашу, пока накуривался травой и засыпал, не видя снов. Но тоска по тебе ударяла с новой силой, стоило лишь отвернуть взгляд, остановиться, увидеть даже просто единственную букву из твоего имени.
Марта, я не скучал по отцу, по Башо, по сырым и неприветливым улицам нашего городка. Я не скучал по потокам машин и одетых по самые уши людей, по натирающим ноги ботинкам, билетам на трамвай, по кофейне Фила и по самому Филу. Я не скучал по голым деревьям, первому снегу, по угрюмому консьержу, несладкой картошке, звону церквей и висящим повсюду часам. Я скучал лишь по тебе, Марта. Ты могла перекрасить волосы, располнеть или похудеть, купить другую одежду, наконец-то сдать на права, найти другую работу, переехать в другой город, в другую квартиру — все это не имело значения. Я собирался найти тебя. Найти и поговорить.
— Зачем? — задал мне первый вопрос Себастьян.
Он смотрел на меня как на воскресшего покойника. Я ведь и был для него покойником.
— Зачем ты ее ищешь?
Я не ответил ему.
Мы сидели в кафе. Чак остался в съемных апартаментах. Мне пришлось купить новую одежду, потому что старая висела на мне как на садовом пугале. Свежая рубашка, брюки, пиджак — все было теперь новым и по размеру, но казалось неуютным, слишком тесным, слишком закрытым, слишком цивилизованным. Я выбрился, подстригся, облился одеколоном и сидел непривычно прямо, глядя на Башо, который набрал еще пяток килограмм и вряд ли помнит, когда в последний раз от души высыпался.
— Господи, Джей…
— Я знаю.
— Пять месяцев…
— Я знаю.
— Пять гребаных месяцев! — воскликнул Башо, не переставая курить.
Я совсем отвык от того, что он курит. Отвык видеть его страдальческую гримасу. И все же я смотрел на него с теплотой.
— Себастьян, пожалуйста, помоги мне ее разыскать.
— А нечего ее искать, — произнес Башо, затягиваясь. — Она все там же. Хочешь, пойду с тобой?
— Ты ее видел?
Он скорбно покачал головой.
— Я думал, узнать, как она. Позвонил один раз. Еще в июле, когда ты только исчез. Она отвечала неохотно, ничего прямо не сказала. И я больше не звонил. Да и зачем? Все решили, что ты умер. Она, наверное, тоже. Я чуть в штаны не наложил, когда услышал тебя. Джей, мать твою, ну ты и сволочь!
— Мне нужно было время.
— Хочешь по-дружески совет?
— Не хочу.
Башо то ли разозлился, то ли расстроился. Редкий пушок на его темечке нервно подрагивал. Башо курил одну за одной. А я молча ждал, что он еще скажет. Он никогда не был из тех, кто умеет смолчать.