Ненаписанные письма. Не смешите палачей
Ненаписанные письма. Не смешите палачей
Не знаю, с чего начать. Сажусь за бумагу и чернила и не могу определить основной мотив своего письма. Может быть, прошлое?.. Помню, я тогда был сильно расстроен. То ли от того, что я остался не понятым и не признанным тобой, то ли от того, что ты тайком сбежала с моим братом? Я знаю, где вы с ним живете, и давно мог бы вас казнить. Разговор не об этом. Разговор будет о людях, рыбе и корме. Разговор пойдет о смерти, страхе и бессмертии.
Мы расстались с тобой, как я понимаю, из-за того, что я стал убивать. Убийство - слово очень громкое для моего скромного ремесла. Я служу государству и выполняю работу, которая хорошо оплачивается. Ты знаешь, что я был совсем не кровожадным юношей. У меня хорошее воспитание, тут ты не поспоришь. Я рос в особенной семье. Хоть мой отец и был из знати, но жизнь байстрюком, обладая при этом дворянским титулом, меня выгодно не выделяла. А мне хотелось стать «особенным» иначе.
Мой родной Страсбург и мой папаша подарили мне университет. Это, пожалуй, единственное, за что я благодарен землям Эльзаса. Можно еще отметить местное вино и ностальгию, но они только мучают меня. Мучение родилось как только я этим двум объявил войну. Я признал их врагами своего разума. А теперь, зная, что враги есть, меня мучает сам факт их существования.
Крепкие руки и упражнения в колке дров привели меня, шевалье Шевантона, человека низшего дворянского слоя, на центральные площади Парижа. Я стал печально-известен родственникам дворян, преступивших закон и вызывал восторженные крики безродных ротозеев. Я стал человеком в черном колпаке. Я стал палачом.
Ты умоляла меня одуматься, но мои черные глаза жаждали страха и покорности, они искали трепета и таких же сумасшедших глаз толпы. Я хотел накормить все темные уголки своей души и возвыситься до самолюбования. Я хотел стать твоим героем и гордостью, а ты сбежала от меня с этим тупицей и на какое-то время отсрочила мой триумф.
Скажи мне, что делает тебя, торговку рыбой, иной и более человечной, чем я? Мы оба рубим головы и получаем за это деньги. Разве вонь твоего рынка лучше, чем запах страха, вырывающийся из гнилого рта моих жертв? Ты оправдываешь убийство на войне во блага Отечества, но осуждаешь мою беспринципность у плахи. Ты упрекаешь меня в отсутствии идеи? В чем заключается идея твоя? Прокормить себя? И ты беспринципно убьешь морского черта. А завтра на смену отсечешь голову речному сазану и продашь его тушу. В тебе нет ненависти, как и у меня. Наша работа - рутина. Только я радуюсь и возвышаюсь над толпой, делая свою. Ты хочешь упрекнуть меня в том, что я употребил слово «человечность» по отношению к своему ремеслу? Так убеди меня в том, что тщеславие - не человеческое качество. Или ты хочешь сказать, что темных уголков в твоей душе меньше, чем у меня? Брось, они просто просыпаются в тебе в других случаях.
Взять хотя бы собор. По закону я должен стоять самым последним в храме. Но люди всегда вздрагивают и знают, когда я захожу. Мне кажется, даже святой отец на секунду прерывает свою проповедь. Я смотрю в привычные затылки и ровные спины, понимаю никчемность молитв прихожан. Их жизни я могу прервать в любой момент. Что мне Бог? Они боятся поворачиваться ко мне, считая это дурным знаком. Но все чаще именитые лорды и графы после громкой казни, проходя в храме мимо меня, суют мне в руку серебряный экю и говорят короткое слово: «Нравится». Так я кормлю свое тщеславие, а они прикасаются своими напомаженными ручонками к самой смерти. Раз я познаю это чувство в храме Господнем, не значит ли тогда, что сие чувство самое человечное и угодное Богу? Ты думаешь, палачи ходят в собор просить о пощаде перед Отцом? Нет, нам нравится там дышать страхом людей, трепещущих перед неизвестным. Нам нравится там чувствовать себя Его десницей.
Или рынок Анфан-Руж. Ты торговала здесь, когда мы только переехали в Париж. Я часто прихожу сюда. Они отказываются брать у меня деньги, зная мое лицо и род занятий. Все продукты я получаю бесплатно. Я могу питаться как герцог. Зачем ты сбежала от меня?.. Я мог кормить тебя и своего брата до глубокой старости. Ты ставишь вровень с собой этих людей, которые, не стесняясь, задирают женские юбки, чтоб добраться до плоти прямо у прилавков? Я недавно видел, как торговка сыром изрыгнула плод из своего чрева, а ребенка бросила в корзину. Она отрезала понравившийся кусок сыра для месье, а под прилавком тянулась пуповина. Ты ставишь их вровень с собой - пожалуйста. Но чем палачи хуже?..