Кострова не сразу пришла в себя, когда увидела на пороге лаборатории Бартенева. В эту минуту она помогала Верховцеву припаять к аппарату длинную трубу, направленную одним концом под свод вытяжного шкафа. Бартенев поздоровался и, увидев, как Верховцев неуверенно, водит паяльником по краям железного шва, быстро разделся и попросил эту работу поручить ему.
— Я пришел заменить электрика и слесаря, — сдержанно рассмеялся он, взглядывая на Веру Михайловну.
Паяльник в его руках задвигался значительно быстрее, и прямой четкий шов заблестел на сгибах трубы. Вскоре, скинув пиджак, сняв галстук и засучив рукава черной рубашки, он такими же уверенными скупыми движениями подключил аппарат к электрической проводке. Работая, Бартенев подбадривал Верховцева, в шутку называя его своим подручным, а ей, Костровой, сказал:
— Вы будете нашим ОТК.
Постепенно неловкость от неожиданного вторжения начальника цеха исчезла, Вера Михайловна занялась подготовкой лабораторного оборудования. Мужчины, увлеченные делом, молчали, изредка перекидываясь короткими фразами. К обеду монтаж установки был закончен.
— Сегодня я обновил нервные клетки, — сказал Бартенев с улыбкой. — И есть ужасно хочется, — сознался он.
Но он не пошел в столовую, хотя Кострова с Верховцевым звали его, а решил совершить обычный обход печей. Ему не раз доводилось замечать, как на четвертой мастер Кравцов, игнорируя установленный режим и показания приборов, вел печь на «авось». Когда Бартенев поднялся на площадку печи, мастер стоял у канавы и здоровенной рукой растирал поясницу: по всему было видно, что в свое дежурство он не очень разминал мышцы. Бартенев молча кивнул ему и прошел в газовую будку. Кравцов последовал за ним. Было достаточно беглого взгляда на приборы, чтобы увидеть, как стрелка манометра вздрагивала от невидимых ударов — печь шла неровно.
— Зачем меняли температуру дутья? — повернулся Бартенев к мастеру. На темном лице Кравцова сверкнули не то в улыбке, не то в гримасе крупные зубы.
— Печь холодала.
— А от чего печь холодала? — стараясь быть спокойным, спросил Бартенев.
— В брюхо ей не заглянешь.
— Но есть приборы.
— Приборы? — сомнительно покачал головой Кравцов и ткнул себя рукой в живот. — У меня тут прибор надежней: как печь похолодает, так и заколет.
Бартенев нахмурил брови и отвернулся. В конце смены диспетчер Курочкин звонил на печи, собрал людей на рапорт. Обычно по воскресным дням рапорты не проводились, поэтому доменщики, направляясь в комнату, примыкавшую к диспетчерской, терялись в догадках: что бы это могло означать? Не знал этого и начальник смены Дроботов.
Когда все собрались, Бартенев, не называя фамилии Кравцова, начал с рассказа о неверных действиях «одного мастера».
— Надо бороться за постоянный режим печей, — строго сказал он и обратился к сидевшему неподалеку Дроботову: — Объясните мастерам, как это лучше сделать.
— Что, я должен заменить вас на профессорской кафедре? — Голос Дроботова, как всегда, звучал вызывающе. Кто-то громко хмыкнул. Жене Курочкину вдруг показалось, что стены комнаты сдвинулись и приблизили жесткое лицо Бартенева к Дроботову.
— Вы угадали: заменить, — громче обычного проговорил Бартенев. — У нас одинаковые дипломы инженеров.
Люди недоумевающе переглянулись. И прежде чем кто-то успел сказать слово, он резко отодвинул стул и, твердо шагая, вышел из комнаты. Наступила тишина, затем чей-то голос обрадованно произнес:
— Безвластие. Расходись, ребята!
Шум отодвигаемых стульев и шарканье ног на полу заглушили голоса. Мастера покидали комнату, подталкивая друг друга в спины.
V
Лето в Рудногорске в тот год наступило как-то сразу. Весна ушла без бурного ледохода, без веселого звона ручейков. Солнце быстро накалило землю, и в самом начале мая набухшие почки черемухи брызнули белым цветением, а в степи начала выгорать трава. Однажды, возвращаясь с завода, Кострова с удивлением увидела гусиный пух тополей, невесомо стлавшийся по земле. Местами он скатывался в бело-серые комочки, похожие на цыплят на лужайке, и Вера Михайловна бережно обходила их, боясь растоптать.
В Рудногорске многие улицы носили названия рабочих профессий: Доменная, Сталеваров, Горняцкая. Кострова жила на Доменной. По утрам, когда расползался по улицам туман, над городом протяжно гудел гудок. На лестничных клетках гулко хлопали двери, стучали торопливые шаги по ступенькам — доменщики, сталевары, прокатчики уходили на работу. Через час по лестничным перилам шумно скатывались ребятишки с сумками, окликая и дразня друг друга.