– Конечно. Мы сейчас поедем к нам. Накроем хороший стол.
Но сказал это Туманов так, словно поездка будет необычайно трудной и у обоих еще есть время отказаться. Даша даже чуть не расхохоталась, догадываясь о настроении своего майора.
Капитан Греков на этот счет не имел никаких домыслов. Поэтому удрученного настроения майора Туманова просто не заметил, болтая как всегда о всякой чепухе. А лейтенант Ваняшин сосредоточенно смотрел вперед. Тяжелая «Волга» после девятой модели «Жигулей» не очень нравилась ему. Он еще никак не мог привыкнуть к этой машине, и старался не очень-то отвлекаться на разного рода болтовню. Говорят ехать, и он едет. Скажут остановиться, он надавит на педаль тормоза.
И расценив его молчание, как нечто такое, не подходящее к данной ситуации, Грек вдруг перестал улыбаться и спросил у него:
– Леш, ты чего молчишь-то?
– А чего говорить? Я машину веду.
Грек усмехнулся. Пользуясь тем, что усатый капитан смотрел не на Дашу, а на Ваняшина, Федор незаметно от него сунул руку Даше под платье и нежно погладил ногу от колена к паху. Даша посмотрела на него, улыбнулась и положила на колени пакет. А Федор, добравшись до трусиков, нащупал заветную складочку между ее ног. Осторожно раздвинул пальцем плоть, почувствовав на пальцах влагу. Едва заметно улыбнувшись, Федор посмотрел на Дашу, словно хотел спросить, как ей такое.
Ему показалось, Даша перестала дышать. Федор видел, как она вдохнула в себя воздух, и ее грудь, удерживаемая узорчатым полупрозрачным лифчиком, поднялась. И теперь не опускалась. Взгляд сделался возбужденным. И стыдясь перед Греком и Ваняшиным, Даша отвернулась к боковому окну, и полу прикрыла глаза, сделав вид, будто собирается вздремнуть.
Стыдилась за себя и за Федора. Наверное, он не должен был так поступать. Но и она противиться не могла. Было слишком хорошо. Ведь они не виделись целых двадцать один день. Но все равно, нельзя же так при посторонних. Федор майор, а эти двое его подчиненные. Хорошенький пример для подражания. Вот сейчас Даша соберется с силами и заставит его убрать руку. Но вместо этого, она раздвинула ноги, чтобы его руке было свободней, чувствуя, как его палец входит все глубже. Теперь она уже и не помышляла сопротивляться. Она откинулась на спинку сиденья.
Федор почувствовал, как ее тело напряглось. Ее правая рука, свободная от пакета, судорожно вцепилась в его руку. Чтобы не вскрикнуть, Даша плотно сжала губы, уперлась ногами в коврик, заерзала попкой по сиденью, и вдруг протяжно вздохнула. Тело ее, точно обмякло. Федор понял, что произошло с ней. Дома на постели, в такие моменты она обычно стонала. А тут пришлось себя сдержать, и Даша справилась. Только сразу же положила голову на плечо Федора, делая вид, что очень устала от дороги. Наверное, Грек с Ваняшиным так и не заметили ничего. А может быть, и заметили, но расценили это по-своему, и не подали вида. Все ж таки они люди с понятием. Но Федор не очень-то обременял себя рассуждениями. Для него сейчас было важнее, побыстрей избавиться от приятелей и остаться с Дашей наедине. Чувствовал, как она хочет его.
Туманов не предполагал, что это застолье по поводу Дашиного приезда так затянется. Думал, ну посидят друзья часок, другой и откланяются. Нужно же меру знать. Но все оказалось иначе. А под конец уже и сам Федор разошелся. И когда бутыль виноградного вина, привезенного Дашей, опустела, достал из холодильника литровку «смирновки». Гулять так, гулять, решил он, выставляя на стол водку.
Даша покосилась на него и даже укоризненно покачала головой, по поводу неумеренного аппетита, но ничего не сказала. Она была женщиной гостеприимной и умела угодить гостям. Выпроводить Грека с Ваняшиным удалось только в половине первого ночи, когда в литровой бутылке на донышке уже не оказалось ни капли водки.
На нетрезвых ногах оба вышли, Даша закрыла за ними дверь, а когда вернулась, увидела, что Федор уже в спальне развалился на кровати. Глядя на него спящего, Даша разочарованно вздохнула.
Утром Федор проснулся от звонка будильника. Даша уже не спала. Подперев ладонью щеку, лежала и рассматривала его спящего. Когда он открыл глаза и посмотрел на часы, произнесла с укором: