Кое-где ютились заплутавшие и одинокие островки из белых кувшинок и водяных лилий.
Пруд огибала широкая, посыпанная песком прогулочная дорожка, а дальше в медленно подступающую тень погружались коренастые яворы, липы, испускающие медовый аромат, пожилые, окутанные сединой мха дубы-бородачи; среди густого кустарника застенчиво прикрывала свой белый срам береза.
Из сводчатой галереи ясеней выглядывала изящная беседка, сколоченная из сосновых бревен. По поперечинам решеток плелся дикий виноград с листьями темно-красного оттенка.
Я заглянул внутрь: небольшой, окруженный с трех сторон скамеечками дубовый столик, на котором лежала тонкая рукодельная работа, пара мотков атласа, рядом на скамье тарелочка с остатками пирожных, в углу большая кукла с черными глазами. В воздухе витал запах парфюмов — не от кружевного ли платочка, позабытого на столе?
Выбившись из сил после длительного странствия, я присел. Лишь сейчас я обратил внимание на книжечку, скрытую под грудой шелковых ниток. Открываю — дневник, мелкий женский почерк, последняя страница исписана недавно…
…Боже мой! Какой же милый мой Стах, он даже лучше, чем я когда-либо полагала… Завтра мы едем в… в… угадайте!… не знаете? Так я расскажу вам здесь: далеко-далеко, до самого Неаполя, к морским курортам. Увижу море. Огромное, страшное, прекрасное море. Мы едем на три долгих месяца. Тетя Здзися была там в прошлом году и говорит, что тамошняя жизнь прелестна и упоительна. Мой добрый Стах! Все это он делает ради меня. Хоть и говорит, что поездка всенепременно необходима для его здоровья, но я-то уж знаю… Бедняга так в последнее время измучился… Но дедушка обещал прийти на помощь. Бесценный дедушка! Однако из нас всех больше всего обрадована все же Лютка. Когда я впервые рассказала ей, что мы собираемся на море, то дитя подняло на меня свои милые глазки и спросило:
— Что такое море?
— Видишь ли, Люта, это такая огромная-огромная вода, в сто раз больше, чем наш прудик.
От радости она захлопала в ладошки и с тех пор целыми днями щебетала о море. Ведь я должна здесь отметить, что моя доченька очень любит наш пруд и лодочные прогулки. Не раз Стах в свободное время, когда ему уже перестают докучать эти невыносимые больные, садится с нами в лодку и гребет; малышка с большим вниманием следит за движением весла или же с серьезным видом задает самые странные вопросы…
Прошу меня простить за некую сумбурность, но эти сборы, которые длятся уже около месяца, и лихорадочное предвкушение предстоящих впечатлений окончательно расшатали мои нервы. Боюсь, что, возможно, я буду вынуждена прервать письмо на длительное время. Вероятно, я не смогу собраться с мыслями на Ривьере, ведь говорят, что Лазурный берег поглощает энергию, вызывая состояние сонной инертности. Боже мой! Почему бы ей не предаться — ведь так отрадно млеть… в объятьях Стаха…
Я схватил карандаш, служивший в качестве закладки, и практически непроизвольно дописал: «Конец», а рядом поставил крестик. Затем вышел из беседки.
У выхода кровавый блеск ослепил меня: солнце зависло над горизонтом. Я торопливо зашагал по прогулочной дорожке.