Она ждала. У нее было время. У всех последователей Мурти Бинга (не только у юных девиц, но и у старцев, снедаемых — до обращения в новую веру — лихорадочной погоней за жизнью) было время (оно у них есть и теперь). Спешка им чужда. [Это и был тот невероятный покой, который немедленно по обращении проливался на всех (буквально как какая-то маслянистая жидкость). В чем состояло откровение, никто потом рассказать не мог. Зипек тоже, хоть и решил ни за что не пропустить самый ответственный момент, потом его, конечно же, проворонил. Уж не притворился ли этот тип (то есть он сам) перед самим собой, будто пережил некое откровение? Ведь после того, что произошло потом... — но об этом позднее.] Раздвоенные единства асимптотически сходятся — спешить некуда. Текли минуты — белые, бессодержательные, возвышеннее (для нее). Генезип еще не чувствовал, что они возвышенны, — в нем боролись два мира: подлое черное «я» и счастливое белое небытие грядущих веков. Напрасная борьба — при такой пропорции данных, в эту эпоху, он неизбежно должен был сдаться (не сдался, может, один только Коцмолухович, и то не наверняка — история об этом кое-что поведает) — но сам-то он пока не знал об этом. Известного сорта и качества индивидуалисты еще могли появиться на свет, но лишь в облике безумцев. Ибо есть безумцы, которых в определенную эпоху, в определенной системе отношений, можно счесть нормальными людьми, а в другую эпоху, в другой системе, они принуждены быть безумцами, но есть и безумцы абсолютные, которые при любой системе так и будут изгоями. Зипон принадлежал к первым.
Снова (уже неизвестно — в который раз) она взяла его за руку. С каждым разом (как подстреленную дичь сквозь лесные дебри) она все дальше утаскивала его на свою сторону — на сторону мягкого, усыпляющего бреда, в котором ее натура полней всего раскрывалась «великолепным букетом лучших женских добродетелей». Но для фанатиков борьбы за жизнь, для несостоявшихся художников, безумцев, государственных мужей, вообще для всех, кто трансформирует реальность, тот же бред мог быть убийственным ядом, действующим по-разному, в зависимости от пропорции составных элементов души: одних он мог усыпить, других — увлечь на мнимые вершины, которым нет соответствий в окружающей жизни, — в безумие. «Ах — она знает и она с ним». — «Он» — нечто среднее между неизвестным индийцем и Мурти Бингом, некто, на кого в любом случае можно свалить ответственность. Снова луч высшей благодати коснулся верхушек его духа, застрявших в ночном застенке преступления и безумия. Ну не чистое ли помешательство все это? Только им самим, погруженным в ненормальность, как в обычный, «обыденный» воздух, их собственные чувства могли казаться нормальными — на самом деле это был отравляющий газ, какого не постыдились бы и китайские мастера химии. Если б такие болезни были заразны... — но лучше об этом не думать. Потоки п о ч т и н е о с о з н а н н о й, н о к о н с к и к р е п к о й м у к и перекатывались через издохшее, иссушенное огнем сомнения тело прежнего Зипульки. Уже приходит время, когда подобные истории будут всего лишь «поучениями для непослушных детишек», если только непослушные детишки вообще будут существовать.