Ей удалось их всех обдурить. Обвести вокруг пальца... Она сломала собственную ногу! Маленькая психопатка, она вызывает такую жалость, такое сострадание - ей невозможно не подыграть. Если бы мои руки меня слушались, а из сердца не вытекала толчками кровь, я бы приподнялся и поаплодировал ей, но при всем желании мне этого не сделать.
Ее утешают, ей говорят, что она ни в чем не виновата. Что она просто защищалась. Что ей давно следовало это сделать. А она, моя маленькая актриса, еще и смеет вплетать в свою игру что-то вроде «Я сама все это заслужила», «Я виновата», «Он со мной так поступал, потому что я сама все это позволяла»... Она убила меня, чтобы я не мог расстаться с ней - страннее женской логики может быть только логика безумной женщины. Я-то понимаю, что я просто «не имел права жить, осмелившись даже подумать о том, чтобы она ушла». Чтобы я, не приведи судьба, достался кому-то другому?! Ни-ни, только не на ее смене. От нее никто не уходит. И никто не уйдет. И никто не ушел...
Эти люди топают по моей квартирке, и они даже не удосужились вытереть ноги у входной двери. Они что-то гневно обсуждают, но их голоса становятся лишь шумом, утрачивая индивидуальность, утрачивая тембры и ноты. Их фигуры расплываются, они становятся словно бы всего лишь пятнами на стене. Размытыми мерзкими бурыми пятнами, как разводы от дождя, просочившегося через худую кровлю. Она вышла сухой из воды. Она меня убила, и ее жалеют, ее понимают. Может быть, даже ее наградят. В этом городе и не такое может случится.
А я лежу возле своего старенького пианино. Это мои последние вздохи. Никто и не подумал вызвать лекаря или на худой конец аптекаря. Я хриплю и смотрю. Но и хрипы становятся реже, и взгляды становятся реже.
...Ее звали Жанна, и она была мне другом. Я вижу ее взгляд, оставленный мне на прощание, ее глаз и слезу, застывшую в нем. А еще улыбку, растекшуюся в яде коварства. И последнее - это ее сломанная нога, которую она подволакивает, уходя. Да, ее сломанная нога...
Но я вижу еще кое-что... В последнее мгновение. Когда из продырявленной груди уходит уже даже эхо от последнего вздоха, когда все кругом уже почти полностью расплылось, словно в чернильных пятнах, я вижу кое-что еще. Я уже не понимаю, что это. Почти. И все же - это взгляд, брошенный на меня совершенно другим человеком. Я видел его каждое утро и каждый вечер, этого человека, при любой погоде, стоящим на углу. Я всегда считал его глупым и недалеким. А еще нелепым, с его вечно простуженным красным лицом, и этим странным шарфом. Гун. Констебль Гун. Он уводит ее, но глядит на меня. И в его взгляде я читаю... сомнение.
Я закрываю глаза. Я ненавижу Жанну. Гун не верит Жанне. Он все узнает и докажет тоже все. Она не уйдет от расплаты.
А я... мертв.