Поворачиваюсь на звук и встречаю горящий взгляд лейтенанта Сидорчука. Сейчас он командует тем, что осталось от полка.
- Что «какого хрена»? - спокойно спрашиваю я.
- Вы отпустили врага, сержант Куманов, - переходит на официальный тон лейтенант. - Стало быть, вы - пособник врага.
- Я помог тонущему человеку, - устало возражаю я.
- Молчи, гнида. Они пришли на нашу землю. Жгут наши города. Насилуют наших жён. А ты, паскуда, одного из них вытаскиваешь из болота, вместо того, чтобы помочь ему отправится на тот свет...
«Как ты меня достал!» - лезет в голову единственная мысль.
- Послушай, лейтенант. Почему этот пацан должен отвечать за всех фашистов? - спрашиваю я всё ещё спокойно, хотя прекрасно понимаю, что теперь этот желторотый всё доложит начальству. У меня с ним и так были неважные отношения. А теперь... Этот сопляк всё видел.
- Заткнись, тварь, - лейтенант срывается на хриплый визг. - Я тебя сам пристрелю, как пособника врага. - Они вытащил пистолет и наставил на меня.
Странно, но мне всё равно. Подхожу ближе к Сидорчуку так, что ствол пистолета упирается в мою грудь. Смотрю в горящие ненавистью глаза. Но его взгляд на меня не действует. Меня охватывает покой, мне легко и свободно.
- Стреляй, - тихо говорю я. - На мне, парень, столько смертей за Гражданскую. Стреляй. Я их бил и буду бить, пока они все до одного не уберутся с нашей земли. А сейчас я сделал то, что должен был сделать. Спас жизнь человеку. Да, они пришли на нашу землю. Да, они жгут наши города, насилуют наших жён, убивают детей и стариков. Да. Но я - не они. Я солдат, а не убийца. Нельзя жить ненавистью, лейтенант. Даже на войне. Скорее, тем более на войне. С врагами нужно драться, убивая их при этом, но их нельзя ненавидеть. Иначе эта ненависть сожрёт тебя самого, и ты станешь тем, кого ненавидишь.
Я ни разу не повысил голос. Сидорчук поморгал, и опустил пистолет.
- Погоди, - его угроза звучит не очень уверенно, - я отдам тебя под трибунал. И штрафная будет для тебя самым малым наказанием.
- Не пугай, лейтенант. Мы не выйдем отсюда. Мы все ляжем здесь. Все до единого. Или попадём в плен. Или ты предлагаешь сдаться на милость фашистов? - Сидорчук испуганно захлопал глазами. - Что перепугался, болезный. Запомни, что я сказал.
Лейтенант молча поворачивается и топает прочь.
...
Утром после мощного огневого налёта немцы полезли вновь. Много, очень много. Будто наползает стая саранчи. Наши огрызаются редкими выстрелами. Я не стреляю, у меня всего-то осталось пяток патронов. Пусть поближе подойдут, а там как Бог даст. Бога чего-то вспомнил. Я же не верующий.
Немцы подходят всё ближе. Беру одного на прицел и плавно нажимаю на спуск. Немец, взмахнув руками, откидывается назад. Следующий... пять выстрелов сделано. Пятерых ворогов отправил к праотцам.
Всё. Винтовка пустая. Немцы открывают ураганный огонь. Пули впиваются в грязь передо мной, сбоку, справа, слева, сзади. Что-то обжигает левую руку в районе плеча. Взглянув, вижу, что одна пуля пробила рукав шинели, едва царапнув кожу.
До немцев остаётся метров двадцать. Достаю штык и примыкаю его к винтовке. Какой в этом смысл? А никакого. Смысл боя в самом бое, так учил дед. Поднимаюсь в полный рост. Кое-где уже кипит рукопашная, но силы слишком неравны. Вот на одного немца кинулся с ножом в руках Сидорчук. Немец полоснул по нему очередью из автомата. Лейтенанта отбросило назад.
Принимаю боевую позицию, выставив винтовку перед собой, штыком вперёд. Какой сегодня чудный день. Двое суток шёл холодный дождь, ненадолго преставая, и начинаясь вновь. А сегодня выглянуло солнце. Его луч блестит на кончике штыка. Навстречу с карабином наперевес, к примкнутым широким, ножевидным штыком, мчится здоровенный, метра под два ростом, немец. Подбегая, он наносит мне удар штыком в грудь.
Время для меня прекращает свой бег, я как бы выпадаю из происходящего. Что за чертовщина? В голове звенящая пустота. Как в замедленном кино, вижу, как штык немца движется мне грудь. Лёгким вращательным движением отвожу карабин «фрица» в сторону и всаживаю трёхгранный штык ему в горло. Немец, захрипев, откидывается назад. Следующее движение - удар прикладом по каске еще одного немца. «Фриц» упал. Подскочив к нему, всаживаю штык ему в грудь. В теле небывалая лёгкость. Замечаю, как какой-то солдат наводит на меня автомат. Не рассуждая, швыряю в него винтовку, как копьё. Винтовка влетает немцу точно в грудь. Всё! Амба! Я без оружия.
Тут ко мне подскакивает низкорослый фашист и наводит автомат мне в грудь:
- Кайне бевегунг! (7)
7 Не двигаться! (нем.)
Я не понимаю, что со мной происходит. Будто действую не я, а кто-то вселился в моё тело. Делаю шаг вперёд влево, захватываю автомат за ствол и ребром другой ладони сминаю немцу кадык. Тот успевает нажать на спуск. Ствол в руке неприятно вибранул. Слава Богу, «фриц» не повесил автомат на шею, и теперь у меня в руках снова оказывается оружие. Катаясь по земле, выпускаю короткие очереди по снующим фигурам в грязно-зелёных шинелях. Немцы стреляют в ответ. Но мне всё равно. Я сам ищу смерти, но просто так умирать не хочется. Я дорого продам свою жизнь.