По мере того, как мы к ним приближаемся, начинает все четче проявляться ощущение, что меня ведут на экзекуцию. Я, ища поддержки, протягиваю руку и обнимаю Димку за пояс, а тот и не тушуется, хотя, возможно, и не подозревает ради чего я это сделала, и повторяет мой маневр. Мы могли бы пройти мимо, могли бы сделать вид, что не заметили друг друга, но нет, парни — всегда остаются парнями и им непременно нужно обменяться рукопожатием.
Димка протягивает ладонь первый, а Радецкий, я уверена, медлит секунду, будто раздумывает о чем-то, еще так косится на его ладонь, но все же отцепляется от девицы и жмет протянутую руку.
— Привет, Дима, — Боже мой, мои уши едва в трубочку не свернулись от сладости ее голоска.
— Диана, как дела? — Димка ей улыбается, она растягивает свои утиные губки в ответ. Марк по-хозяйски держит ее за талию, и именно от этого, наверное, эта Диана так лыбится.
— Хорошо, — ее голос звучит, как колокольчик — вроде бы приятно послушать, но быстро надоедает.
— Знакомься, — Дима привлекает меня к себе и чуть подталкивает вперед, словно товар на обозрение выставляет, — Вера, — я киваю в знак приветствия, Диана делает то же самое. Даже не улыбнется. Конечно, я ведь не одна из этих носителей тестостерона.
— Дим, спешим, — говорю я, перехватывая его руку, висну на ней и улыбаюсь так мило, как только умею. Кончено, друг сразу тает.
— Идем-идем, — он шутливо щелкает костяшкой указательного пальца мне по носу, а я, естественно хохочу намеренно громко и тяну друга дальше по тропинке.
— Завтра в четыре? — кричит Димка Радецкому и тот кивает в ответ.
Мы отошли от парочки метров на пятнадцать, но холодок и мурашки, атакующие мою спину, подсказывают, что Марк все еще пялится в нашу сторону. Чтобы подтвердить свою теорию я невзначай оборачиваюсь и да — он смотрит.
Димка этого, конечно, не замечает, идет и болтает невпопад, а я даже сосредоточиться не могу на его словах. В какой-то момент мы уже оказываемся возле кафе, а я не припомню наш маршрут. Как будто во временную воронку провалилась.
Интерьер кафе слегка изменился с тех пор, когда я была в нем последний раз — в одиннадцатом классе. Стены, окрашенные в ярко сиреневый неоновый цвет, сменились на нежные лавандовые и уже не били по глазам, как раньше. Исчезли вычурные многоярусные люстры и на их место появились одиночные плетеные плафоны, столы из стали заменили деревянными, а в нишах, где раньше были расставлены аляпистые футуристичные фигурки, теперь были заполнены маленькими вазами с белыми цветами.
Дима делает заказ за меня, когда слышит, как я прошу у официанта чай и весенний салат. И благодаря ему передо мной на столе оказывается безразмерная тарелка с шашлыком и картошкой. И он заставляет меня есть, хотя все внутри меня протестует против такого обеда, каждый кусочек едва не застревает в горле. Мы болтаем о разных мелочах: Дима рассказывает, как поступил в университет и как попал в региональную команду, про свои тренировки и многое другое. И я чувствую себя спокойно и расслаблено, мне приятная наша встреча ровно до тех пор, пока он не задает мне вопрос:
— А почему ты решила вернуться? Ты так и не сказала, — я вся подбираюсь, быстро соображая какой ответ дать, чтобы дальнейших расспросов не повторилось — мне безумно неприятна эта тема.
— Не ужилась с маминым мужем, — осторожно отвечаю я, следя, чтобы мой голос не дрогнул и тон не выразил того отвращения, которое я испытываю к Толе и даже к воспоминаниям о нем.
— А с мамой поговорить не пробовала?
— У нее есть право на личную жизнь, а я могу пожить и с папой, — делаю акцент на последних словах и даю понять, что разговор закончен, но это же мой друг — Дима, он никогда не умел различать такие намеки.
— Как-то это радикально. Уехать из столицы и вернуться сюда? Может разрешилось бы?
— Нет, не разрешилось. Дим, — мягко прерываю его следующий вопрос, кладу ладонь на его руку и заглядываю в голубые глаза, — мне тут лучше. Москва — слишком большой город, мне было некомфортно, — отчасти я даже не вру, я действительно не люблю такие огромные города, но сюда бы, будь моя воля, я бы не вернулась никогда.