Я излагал события для обоих родителей, но адресовал рассказ отцу, чтобы он не увидел опять опасную глупость в моём поступке, в краже гораздо большего, чем он позволил мне.
В этот момент раздался негромкий стук во входную дверь.
Я немедленно вообразил, что это хозяин явился за своей фасолью, что произошла ошибка — никто не платил за неё, а Крыса не знал или солгал.
— Пойди, узнай, в чём дело? — попросила мать ласковым голосом.
Она по-прежнему боялась подходить к дверям.
Отец слегка коснулся моего плеча, пока я миновал его на пути к двери, но я не понял, что означал его жест.
Я открыл дверь и увидел Франса в солдатской форме, сидевшего в инвалидном кресле на колёсиках. Несмотря на одеяло, покрывавшее его колени, я мгновенно понял, что у него нет ног.
19
— Гитлер — это мразь! Россия — это гадость! Война — это дерьмо! — кричал Франс за столом, держа в руке стакан джина; слёзы катились по его щекам. — Я был последним идиотом! Я думал, война — это романтика, героизм! Вы знаете, на что похожа война? Это взрыв на фабрике, промышленная катастрофа!
Он внезапно замолк, вспомнив нечто, сделавшее его глаза стеклянными.
Мы все сидели за тем же столом, за которым однажды вечером Франс донёс на меня родителям, что привело к сильнейшей порке в моей жизни и к потере доверия у моего отца.
Видимо, в этот момент круг замыкался.
Я стал сейчас Фасолевым Героем, а Франс превратился в безногого калеку, лившего слёзы. Теперь он не мог властвовать над нами, он стал зависимым от нас почти во всём — в пище, в жилье, в общении. Восхищение моей матери своим братом сменилось жалостью…
Наконец Франс заговорил, и его глаза стали менее стеклянными:
— Под Сталинградом я проходил мимо двух немецких солдат, сидевших на снегу около только что убитого коня. Они черпали ложками его мозги и ели их, пока те ещё были тёплыми!..
Франс лишился своих ног, когда его переехал немецкий грузовик при поспешном отступлении после сражения. Это произошло не в самом Сталинграде, а где-то поблизости. Он попал в госпиталь на Украине, и там в его документах что-то напортачили, затянув возвращение домой почти на год.
— Никто не был заинтересован в дальнейшей судьбе безногого, раз он не может больше воевать для Рейха!
Также никто не был слишком заинтересован в нём и в Голландии. Франс получил кое-какие льготы как ветеран, но их оказалось немного. Ресурсы были сильно ограничены.
Норма выдачи для взрослого человека составляла около четырёх килограммов картошки, две буханки хлеба, сто граммов масла и два литра молока в неделю.
Уже пришла весна, родились новые надежды, и люди вроде нас могли добавлять к своему скудному рациону овощи с маленьких огородиков во дворах домов. Потеплело, дети надели шорты и рубашки с короткими рукавами, и стало видно, как они отощали — кожа да кости. При достаточном везении ещё можно было надеяться продержаться лето, но грядущая зима не сулила ничего хорошего. Приближалась, без сомнения, последняя зима войны, а для некоторых — последняя зима в их жизни.
Иногда я ходил с Франсом получать его мизерные льготы, помогая ему в инвалидном кресле преодолевать мосты и разбитые тротуары. Для таких случаев он всегда надевал свой мундир.
Одни прохожие бросали на него презрительные взгляды, другие относились с выражением особого уважения, но большинство людей просто не обращали никакого внимания, слишком озабоченные собственными бедами, чтобы переживать о ком-то ещё.
— Я ненавижу тех, кто смотрит на мои ноги! — говорил Франс, прикрывавший обычно колени одеялом. — Но я ненавижу и тех, кто отводит взгляд в сторону!
Случалось, он кричал во сне среди ночи и будил всё семейство. Мать первым делом бежала успокаивать тебя, Уиллем, а потом к Франсу, который либо орал на неё, либо рыдал вместе с нею. Подождав некоторое время, мой отец сердито звал мать назад в постель.
Если после таких пробуждений мне не удавалось заснуть снова, я вылезал на крышу и наблюдал, как британская авиация возвращалась домой после бомбовых ударов по Германии.
В июне американцы высадились в Европе, и немцам пришлось теперь воевать на два фронта.
— Отлично! — говорили люди. — Но почему же американцы выжидали так долго? Успеют ли они пробиться к нам до наступления зимы?
В том же июне отец тяжело заболел. Пришёл доктор и сказал, что лучшим лекарством для восстановления после инсульта явилась бы здоровая пища, например яйца. Их, конечно же, не было и в помине в обычных магазинах, только на чёрном рынке, где их продавали по астрономической цене. С таким же успехом он мог прописать отцу питаться бриллиантами.
Даже с тем, что мне удавалось украсть, даже с пособиями Франса, даже с нашими пайками по карточкам — мы уже голодали. Тем не менее, было решено, что каждый из нас будет отдавать часть своей дневной порции еды моему отцу.
Вот тогда-то мы и начали употреблять луковицы тюльпанов, чтобы как-то возместить недостаток питания. Большинство голландцев не ели тюльпанов до наступления голодной зимы 1944–1945 года. Мы оказались среди первых. Мать варила тюльпановый суп, но мы также поедали и сами луковицы. Сначала вкус казался нормальным, но через короткое время начиналось сильное жжение в пищеводе и в желудке.
С тех пор как отец заболел, мать перестала успокаивать кричавшего по ночам Франса: её терпение истощалось от непомерного множества забот. Однажды ночью оно лопнуло окончательно.
Разбуженная в очередной раз, она ушла от отца сначала к тебе, Уиллем, а затем к Франсу, но не для того, чтобы дать воды или успокоить его. Она устроила ему ад!
— Это ты виновник болезни в нашем доме! Это ты принёс её вместе с твоими ночными кошмарами, которые не дают нам всем уснуть! Ты примкнул к нацистам! Ты отправился на войну! И что же ты получил за всё за это?! Ты приобрёл меньше, чем имел вначале! А сейчас ты убиваешь нас!!!
Разбуженный криками матери в эту ночь, лёжа в своей кровати, я поклялся убить Франса, если мой отец умрёт.
Это Франс вбил первый клин между мной и моим отцом! Это Франс преградил все пути для нашего примирения, лишил меня возможности услышать своё имя, произнесённое моим отцом с гордостью и любовью!
Я стал обдумывать способы убийства Франса.
Зарезать его во время сна!.. Спихнуть его инвалидное кресло в канал!.. Или вытолкнуть на дорогу перед мчащимся немецким грузовиком!..
На работе у меня также появились трудности.
С наступлением лета школьные занятия прекратились, поэтому мальчик с тяжёлым ранцем выглядел на улицах неуместно и мог привлечь нежелательное внимание. Поэтому сейчас мне пришлось вернуться к основной работе на складе, где было холодно даже в самые жаркие дни.
Тёплая погода уменьшила возможности для кражи. Не так уж просто утаить полкило гороха или фасоли, если вся одежда — шорты и лёгкая рубашка.
Всё вместе стало сильно действовать на меня — пробуждение среди ночи под вопли Франса, крики матери, медленно умирающий в своей комнате отец. Я недосыпал, не наедался, начал ошибаться в работе, и Крыса замечал это. Я опасался, что он сообщит обо мне хозяину.
Однажды, на обратном пути после очередной доставки, которая в тот раз была законная, я увидел людей, входивших в церковь Весткёрк, и присоединился к ним, надеясь найти внутри прохладу и покой. Я сел на скамью и стал молить Бога спасти отца от смерти: «Господи! Я согласен пожертвовать для Тебя любой вещью! Я даже готов выбросить в канал мой любимый складной ножик с костяной ручкой, если Ты продлишь жизнь моему отцу!»
Закончив, я стал напряжённо вслушиваться в церковную тишину в ожидании ответа, но всё, что я слышал, было покашливание и шарканье ног. Я не был страшно огорчён, так как, на самом деле, не надеялся получить Божий знак тогда же и там же.