Внезапно вкус безысходности исчез изо рта, а голод — из живота.
У меня возникла цель, предназначение, шанс!
Я почувствовал себя сыщиком.
Наблюдать за магазином и стараться остаться незамеченным!
Стояла послеполуденная тишина. Никто не входил в магазин с доставками и никто не выходил оттуда чрезмерно нагруженным. Никто из редких покупателей не набирал слишком много продуктов. Наконец, когда я уже был готов закончить свой наблюдательный день, полная краснолицая женщина прошла внутрь и быстро вышла обратно, нагруженная двумя раздутыми сумками.
Я последовал было за ней, но затем заволновался.
Что, если она прячет бойцов Сопротивления? Я не хочу выдавать бойцов Сопротивления, это не будет правильным поступком! Они могут отомстить за предательство, да и Пит ничего не говорил о немецкой плате за бойцов, только за евреев!
Всё равно, я оказался не слишком способным сыщиком, потому что вскоре женщина остановилась, обернулась ко мне и спросила:
— Что ты тащишься за мной?
— Можно, я помогу вам нести сумки?
— Разве я выгляжу такой слабой?
Я продолжал идти за ней.
— Ты что, не слышал меня?
— А мне тоже нужно в эту сторону!
Как раз в этот момент четверо или пятеро детей выбежали из дверей дома с криками:
— Мама, мама!
Вслед за ними вышли двое мальчиков постарше.
Видимо, она никого не укрывала, а просто содержала большую семью.
Всё же я не был обескуражен. По дороге домой в голове родились новые мысли в поддержку задуманного плана.
Свернув на нашу улицу, я увидел Франса в его инвалидном кресле на том же месте, где он был накануне. Он поманил меня, держа свои сомкнутые ладони лодочками. Я подошёл. Улыбаясь, он раскрыл ладони. Яйцо!
— Яйца! — сказала моя мать, когда на следующее утро я выкатывал Франса за порог.
Я понимал, что она имела в виду. Одного яйца было недостаточно, чтобы поддержать моего отца, не говоря уже о нас самих: в предыдущий вечер мы опять обедали супом из тюльпановых луковиц.
Моя голова была занята решением математических задач, подобных тем, что нам предлагали в школе.
Если дано, что больному голландцу необходимо съедать в день два яйца, чтобы выжить, и что одно яйцо на чёрном рынке стоит 1,45 гульдена, и что выдача одного скрывающегося еврея оценивается в 37,50 гульдена, которые должны быть разделены пополам с информатором, то спрашивается: сколько евреев требуется отыскать и выдать, чтобы поддержать больного голландца в живых в течение месяца?
Гораздо более реальной была задача: где найти тех евреев? Франс согласился со мной, что нам нужно продолжить начатое наблюдение за бакалейным магазином на Лейлиграхт.
— Немцы не арестовали бы этого бакалейщика по пустякам! — сказал Франс. — А мы знаем, что магазин до сих пор получает незаконные поставки. Мы сами сделали одну!
Выполнение плана затруднялось ещё и тем, что мы слишком бросались в глаза. Над бакалейным магазином жила старая женщина, которая весь день проводила у окна. Она заметила нас и даже не отвернулась, когда я уставился на неё.
Время от времени, почувствовав, что мы находимся слишком долго на этой улице, я отвозил Франса в густую тень к церкви Весткёрк. Там можно было отдохнуть, обсудить наши шансы и способы их улучшения.
Мы решили, что будет гораздо умнее не крутиться подолгу около частных домов, куда я делал доставки раньше. Владельцы могли иметь своего наблюдателя, который заподозрил бы меня, зная, что доставка не ожидается.
Как раз недавно стал известен случай, когда один из членов Сопротивления застрелил опознанного информатора, который рыскал по соседству.
Район магазина на Лейлиграхт, облюбованного нами для своих целей, тоже не был подходящим — работники в магазине уже видели нас однажды, да и старуха сидела у своего окна каждый день.
Чтобы не поддаваться усыплявшему зною тягучего жаркого дня, я представлял себя знаменитым сыщиком, а Франса — своим верным помощником.
Мы выискивали зацепки для своих розысков — покупателей, тащивших сумки, излишне наполненные провизией; похожих на евреев пешеходов, передвигавшихся по городу с фальшивыми документами.
Франс заявил, что он всегда определит еврея по определённому выражению его глаз — смеси страха и чувства превосходства.
Нам не везло с преследованием людей, покидавших магазин с тяжёлыми сумками. Либо они садились на велосипеды и быстро исчезали из виду, либо мы могли следовать за ними, но, как в случае с толстой женщиной, у них оказывались большие семьи.
— Иметь восемь детей ещё ничего не значит — это может служить прикрытием! — заявил Франс.
Везло нам только с немецкими солдатами и с членами NSB. Франс заводил с ними беседы, и некоторые давали ему монетки или немного еды. Таким образом мы продержались первую пару недель, принося домой хоть что-то — хлеб, маргарин, несколько яиц, даже чуточку шоколаду, — всё же лучше, чем ничего, но недостаточно, чтобы прокормить пять человек.
Состояние отца вновь стало ухудшаться.
Однажды вечером я стоял в дверях его комнаты, из которой пахло мочой и болезнью, и смотрел на него. В течение долгой минуты мне показалось, что он перестал дышать. Слёзы выступили у меня на глазах. Когда же отец вдруг начал дышать снова, я зарыдал как младенец.
Мать больше не говорила: «Яйца!» — когда мы расставались по утрам. Она вообще ничего не говорила. Мы также не могли сказать ей что-нибудь.
Франс и я всё время старались поесть что-нибудь при раздачах бесплатного супа на улице, чтобы не приходить домой слишком голодными, и, таким образом, оставлять побольше для моего отца.
Иногда мы разделялись с Франсом неподалёку от Лейлиграхт. Особенно если я следовал за кем-нибудь, кто не выглядел на сто процентов голландцем. Это было бы невозможным, помогай я Франсу с его креслом.
Когда Франс оставался сам по себе, к нему подходили люди и спрашивали, не нужна ли ему помощь. Естественно, возникали беседы, в которых Франс выяснял всякие подробности, известные только местным жителям, и рассказывал свою историю о том, как немецкие солдаты ели лошадиные мозги на снегу. Конечно же, перепадали случайные монеты.
Однажды я вернулся после безрезультатного преследования темноволосой женщины и увидел полицейского, разговаривающего с Франсом. На мгновение я испугался — неужели кто-то сообщил про нас? Но Франс заметил меня и подозвал к себе.
— Это мой племянник! — сказал он полицейскому. — Он помогает мне передвигаться!
— Хороший мальчик! — Полицейский кивнул мне. — Вы не поверите, что совершают в эти дни дети такого возраста и даже моложе! Рассыпаются по всему городу и тащат, что только могут удержать их руки! Голод доводит людей до безумия! Всё растёт — убийства, грабежи, воровство! И цены!..
— Но только не солдатские пенсии!
— И не зарплата полицейских!
— Привет твоей жене!
— Удачи тебе, Франс!
— Я был знаком с ним ещё до войны, — сказал Франс, когда полицейский отошёл. — Смотри, что он дал мне: продуктовые карточки на хлеб и молоко! Надо найти магазин, в котором можно их отоварить!
На следующий день я впервые увидел мёртвого человека.
Было очень раннее утро. Я вёз Франса по мосту.
— Гляди! — Он указал на воду канала.
Сначала я не понял, что это было — чемодан или автомобильная шина. Но ни то и ни другое — это оказался труп очень толстого мужчины, плававший в воде лицом вниз.
— Возможно, что это пьяница упал в канал и утонул, но я сомневаюсь! — сказал Франс. — Трудно найти сейчас столько спиртного, чтобы так напиться! К тому же, этот парень слишком толст, а алкоголики обычно бывают худые… Нет, я думаю, что это был скрывавшийся еврей, который умер ночью, а голландец, прятавший его, в панике выбросил тело в воду. Конечно, плохо быть расстрелянным за укрывание живых евреев, но кто же захочет быть расстрелянным за укрывание мертвеца? Особенно, учитывая, что тебе за него уже не платят!.. Это же просто кинокомедия в стиле Чарли Чаплина! — продолжал Франс, смеясь. — Представь себе, маленький тощий голландец пытается стащить огромного жирного мёртвого еврея вниз по лестнице, стараясь не разрушить её, а потом волочит через улицу к каналу в страхе быть схваченным немецким патрулём! О, я бы заплатил, чтобы посмотреть такое кино!