Отступать было поздно. Я попробовал выяснить, что знает мальчик об отношениях покойной, Атуэля и Эмилии. Мои старания не увенчались успехом. Об Андреа и Эстебане он тоже высказался очень скупо.
Я опустил глаза. И тут вдруг я заметил пятна крови на полу. Я чуть отодвинул два чемодана. Раздался приглушенный крик. Какая боль! Похоже, когти этого мальчишки отравлены — следы от них до сих пор у меня на лице… Когда я опомнился, мальчика в комнате уже не было. На полу, между чемоданами, лежала огромная белая окровавленная птица.
XII
Меня не покидали весьма серьезные опасения. Я выглянул в окно холла. Буря опять набирала силу.
Я собирался действовать по четко намеченному плану: выпить чаю, навестить Эмилию, до того как явится полиция, и самому ее встретить. Досадная медлительность моей кузины, готовившей с рецептом в руке булочки (англичане называют их scones — пшеничные лепешки), в стремлении повторить знаменитые булочки тети Карлоты, грозила нарушить все мои планы. Я снова выглянул в окно, и то, что я увидел, меня немного утешило. Казалось, черные волны хлещут в стекла. Это был песок. Редкие вспышки освещали инфернальный пейзаж: поверхность земли непрерывно и бурно двигалась и над ней то и дело гневно взметался вихрь смерча.
Наконец прозвучал гонг. Машинистка ударяла в него, плавно качая головой в такт. Все, кроме Эмилии, собрались в столовой вокруг подноса с чаем. Наслаждаясь в меру поджаристой булочкой, я подумал, что все значительные события нашей жизни — рождение, расставания, романы, защиты дипломов, свадьбы, смерти — собирают нас вокруг стола с накрахмаленной скатертью и допотопной посудой. Если мне не изменяет память, у персов считалось, что красивый пейзаж улучшает аппетит, и если взять это положение в широком смысле, то можно прийти к тому, что для человека, не обремененного комплексами, всякое событие в жизни должно служить стимулом хорошо поесть.
Я так глубоко погрузился в медитацию, что разговор остальных для моего уха почти сливался с жужжанием мух. Меня не удивил и не раздосадовал внезапный сухой хлопок (наш друг Мускариус за работой). Постепенно, будто собирая из кусочков мозаику, по обрывкам разговора я восстановил картину: собрание представляло собой кучку испуганных людей, которые пытались скрыть свой страх и втайне раскаивались, что вызвали полицию, откровенно надеясь, что песок воздвигнет вокруг гостиницы непреодолимую стену.
Я спустился, чтобы поддержать Эмилию.
Ее лицо было прекрасно и безмятежно. Она напоминала Прозерпину кисти Данте Габриэля Россетти[12]: сидела опершись на руку, в которой сжимала лиловый носовой платок. В той же позе я оставил ее несколько часов назад. Мы поговорили о чем-то несущественном. Она между прочим сказала, что доктор Корнехо настаивал на том, чтобы побыть немного наедине с покойной. Эмилия ему в этом отказала.
Я вернулся в холл. Корнехо сидел на стуле выпрямившись и изучал, вооружившись очками, бумагой и карандашом, увесистый том. Когда я вижу читающего человека, мой первый порыв — забрать у него книгу. Предоставляю любознательным проанализировать это чувство: непреодолимая тяга к книге или недовольство тем, что не я в центре внимания? Я ограничился вопросом — спросил его, что он читает.
— Это стоящая книга! — ответил он. — Путеводитель по железным дорогам. Я держу в голове план всей страны — разумеется, я имею в виду сеть железных дорог — и стараюсь включать в него самые удаленные и незначительные пункты, с точными расстояниями между ними и продолжительностью поездок.
— Вас занимает четвертое измерение. Пространство во времени, — заключил я.
Маннинг загадочно заметил:
— Бегство от реальности, я бы сказал.
Атуэль смотрел в окно. Он позвал нас. Сквозь вихрь песка мы разглядели, как подъехал «рикенбекер». Впервые за сегодняшний день я рассмеялся. Должен сознаться, что сцена, развернувшаяся перед нами, напоминала убыстренную киносъемку и была непередаваемо комична. Из автомобиля вылез сначала один, потом еще один человек, потом еще… в общем, всего шестеро. Все они высыпались через заднюю дверцу. Потом деловито извлекли из машины длинный темный предмет. Они пытались бороться с ветром и потому казались нам через стекло неустойчивыми и бесформенными, как в кривом зеркале. Они ковыляли в потемках осторожно, как ночью, то и дело спотыкаясь. Чуть не плача от смеха, я смотрел, как они приближаются к гостинице. Они несли гроб.
XIII
Комиссару Раймунда Аубри и полицейскому врачу, доктору Сесилио Монтесу, мы предложили можжевеловую водку и бутерброды с сыром и маслинами. Тем временем Эстебан, шофер, полицейские и человек в светлом костюме с черной повязкой на рукаве — как мне объяснили, владелец похоронного бюро — отнесли гроб в подвал.
12