— Спичку! — потребовал я.
Зажгли свечу. Я поднял указующий перст…
— Драгоценности здесь.
Комиссар взял птицу.
— Слишком легкая. — Он с сомнением покачал головой. — Солома и перо.
Прежде чем я успел отреагировать, точный удар кулака пробил птице грудь. Комиссар оказался прав.
Со свойственной мне беспристрастностью я и дальше буду отмечать как свои победы, так и поражения. Дабы никто не усомнился, что я честный и добросовестный хроникер.
Ошибка — если это можно назвать ошибкой — не обескуражила меня. Ее не совершил бы, например, какой-нибудь невежда. Я — образованный, начитанный человек, и, как часто случается с людьми этой породы, я спутал действительность с литературой. Если в книге написано о чучеле птицы и об исчезновении драгоценностей, то какой же еще тайник может придумать автор, если не хочет навлечь на себя насмешки?
XXX
Не думаю, что моя неудача могла считаться провалом. Я не испытывал ни досады, ни стыда, ни злости. Единственное, что я чувствовал, — настоятельную необходимость соскрести с себя ил, погрузиться в горячую воду и подкрепиться салатами и фруктами, лежа под шерстяным одеялом, на чистых простынях и подушках, набитых конским волосом.
И я хитроумно предложил:
— Сеньоры, пойдемте-ка в столовую.
После этого завуалированного приглашения я повел их во владения Андреа. Моей заветной целью было распорядиться, чтобы кузина приготовила ужин.
Когда мои товарищи расселись вокруг небольшого стола, Аубри окинул нас мрачным взглядом и сказал:
— Я рад, что все мы вновь объединились за рюмочкой вермута.
Со своей стороны, я проявил преступную слабость: сел. Мне показалось, что после этой фразы было уже неприлично взять и уйти. (Я говорил себе: «Встану через несколько минут».) Тотчас появилась машинистка с бутылками и рюмками, и Маннинг заговорил.
Есть люди, совершенно безразличные к тому, что чувствуют другие. Маннинг был из их числа. Я раздраженно слушал, как он разглагольствовал, что знает правду о смерти Мэри.
Однако вынужден признать, что свое объяснение он, против ожиданий, не начал с намеков более или менее сатирического характера в адрес товарища по оружию, которого литературная фантазия увела не туда… Что это: воспитанность или осторожность?
— Я уже говорил этим сеньорам, — начал Маннинг, указывая на комиссара и Монтеса, — что ходил в отель «Нуэво Остенде» искать книгу. Вот она.
Он достал из кармана книжечку в той самой арлекинской обложке, украшенной треугольниками. Молчаливо и недоуменно мы передавали ее друг другу. Помнится, автор был англичанин, Филлпоттс[24].
— Прочтите на двадцатой странице отмеченный абзац, — наконец произнес Маннинг.
Комиссар водрузил на нос очки в черепаховой оправе и, водя по строчкам пальцем, более проворным, чем его глаза, громко и задумчиво прочитал нам предсмертное письмо Мэри, ее незавершенное последнее прости. Но это послание было гораздо длиннее, с подробностями, которые не могли иметь никакого отношения ни к Мэри, ни к Атвеллу, ни к Эмилии. Оно заканчивалось на двадцать первой странице словами «твой благодарный друг» и было подписано именем «Бен».
— Что это значит? — спросил Аубри.
— Это значит, — пояснил Маннинг, — что инспектор Атвелл унес к себе домой один из романов, переведенных сеньоритой Мэри.
Некоторое время он хранил молчание, словно выжидая, пока до нас окончательно дойдет смысл его слов.
— Итак, подведем итоги, — сказал он. — Накануне трагедии происходят два инцидента, которые, безусловно, убеждают преступника, что настало время действовать. На пляже Атвелл сердится, потому что Мэри собирается купаться несмотря на шторм. Для следствия их спор будет свидетельством того, что Атвелл не желал смерти Мэри. Теперь проанализируем сцену спасения. Спасает Мэри Эмилия. Значит, и Эмилия не желает смерти Мэри. Следующий вывод, который делает проницательный детектив: Корнехо, ничего не имевший против купания Мэри, может быть, и годится в подозреваемые, но в сомнительные. Однако все эти аргументы условны, ведь мы не имеем никаких доказательств того, что Мэри действительно грозила опасность. Сама она это отрицала. Корнехо, признанный авторитет по части штормового ветра и морских приливов, утверждал, что купаться — неопасно. Тут возникает намек на возможность сообщничества Атвелла и Эмилии. Я, тем не менее, не верю, что Эмилия причастна к преступлению. В том эпизоде на пляже она, быть может, явилась невольной пособницей Атвелла, инструментом в его руках. Движения человека, который борется с волнами, тем, кто смотрит со стороны, даже с довольно близкого расстояния, могут показаться игрой, проявлением радости; справедливо и обратное. Атвелл создал вокруг купания Мэри атмосферу общей нервозности. И когда он потом кричит: «Она не может вернуться» (а девушка еще плывет «туда»), никто не сомневается в его словах. Тоска по драматизму, которую не утоляет даже жизнь, полная приключений, жажда единения, прорывающаяся сквозь все разногласия и любую неприязнь, тайное братство всех людей, мешают нам не поверить в то, что ближний в опасности. Даже доктор Уберман, которого разумно было бы исключить из числа подозреваемых и рассматривать как беспристрастного свидетеля, и тот поверил, что Мэри тонула.