И подумал: до чего же это неприятное зрелище — улыбающаяся пустота.
— О чем ты?
— Ты знаешь. Он. Тот, кого ты хочешь убить. Тот, кто делает с тобой это.
— Делает что? — В ее голосе слышалось зарождающееся раздражение.
— Черт возьми, Диз, я солдат, я перебил не одну сотню на своем веку, но среди них нет ни одного нищего попрошайки, попытавшегося меня обокрасть.
— А представь, что ему бы это удалось, — спокойно произнесла Диз. — Что бы я делала тогда? Тебе-то легко говорить, что для тебя деньги? Выпивка и шлюхи. А у меня есть цель, понимаешь? Цель.
— Не в этом дело, Диз. Не в деньгах. Ты не из-за этого его убила. Тебе…
Он запнулся и бессильно покачал головой. «Тебе это просто нравится. Ты словно… словно репетируешь, словно предвкушаешь… Ты как будто обезглавливаешь того человека всякий раз, когда наносишь удар, и, возможно, сама это понимаешь. Но я вижу тебя, судя по всему, последний раз в жизни и не хочу говорить это. Не хочу, чтобы ты запомнила мои слова и ненавидела меня за них… так, как ненавидишь его».
— Ты ненавидишь его? — эхом откликнулся он на свои мысли, не в силах удержаться от соблазна.
Диз не ответила сразу, и Глодер решил, что в самом деле разозлил ее, но тут она вдруг подняла голову и задала вопрос, заставивший его покрыться холодным потом:
— Что ты знаешь о ненависти, Глодер?
Она спросила просто, обыденно, и в то же время с легким, чуть заметным любопытством, — так человек, обладающий неким безграничным знанием, интересуется осведомленностью в этой области пятилетнего ребенка. И его испугал этот тон. Нечасто ему приходилось испытывать страх… но он знал, что это такое, и сейчас вдруг подумал, что, возможно, не так уж плохо, что она уезжает.
— Мало, — коротко ответил он. — А ты?
Диз посмотрела на него, и он вдруг снова вспомнил, как она обрезала пальцы отрубленной кисти, сжимавшие ее косу.
— Она больше, чем кажется, — внезапно проговорила Диз.
— Что?
— Она больше, чем кажется, — повторила она и отвернулась.
«Кто он, Диз? Что он сделал с тобой? Что он продолжает с тобой делать?»
Затор наконец рассосался, повозки возобновили тяжелый ход. Похоже, отсутствия чумазого попрошайки никто так и не заметил. Ребенок в задней повозке перестал плакать и принялся возиться с тряпичной куклой. Диз смотрела на него и улыбалась, но Глодер знал, что ее здесь нет.
Дэмьен шел короткой дорогой — той, которой раньше всегда пользовался, решившись навестить Гвиндейл, и на которую не ступал уже почти три года. Это была узкая, поросшая травой тропа, — она прорезала сосновый бор, разделявший деревню и дом Гвиндейл. Жилище Клирис находилось совсем близко к тропе, начинавшейся в двадцати шагах от кромки леса и потому не видимой с тракта. Помнится, семь или восемь лет назад, когда он впервые оказался в этих краях и встретил сразу двух женщин, впоследствии значивших в его жизни несколько больше, чем лошади и оружие, его позабавило то, что эта тропа фактически соединяла два милых его — не сердцу — телу порога. Он довольно часто ездил к Гвиндейл — его тянуло к ней, и в этом не было ничего странного — гораздо удивительнее, что она обратила на него внимание. Это ему немного льстило, но главным стимулом всё же оставалось ее восхитительное тело — безусловно лучше, чем у Клирис, при всех несомненных достоинствах последней. Сама же Клирис в те времена была чем-то вроде транзитного пункта, но он никогда не говорил ей об этом. Кажется, она сама это понимала. А может, и нет. Тем более удивительным казалось то, что после той кошмарной ночи три года назад, когда он впервые в жизни ощутил жгучую потребность в доме, в любви, в простых и банальных человеческих радостях, он подумал не о Гвиндейл, а о Клирис.
И вот теперь он с ней… и идет по давно забытой тропе, по которой ходить зарекся в то сырое утро, когда явился к Клирис, смирный и покорный, как побитая собака. Он готов был лизать ей руки, спать у ее ног — стоило только приказать, он сделал бы всё, лишь бы она приняла его. Тогда это казалось ему самым важным, что она может сделать. А она ничего не потребовала. Может, потому он и пришел к ней, а не к Гвиндейл — та всегда знала, как много значит для него, охотно пользовалась этим и наверняка потребовала бы от него невозможного за право спрятаться под ее крылом от самого себя. Впрочем, она всегда требовала невозможного. Это была профессиональная привычка. Потому он и пожертвовал тем слабым, но всё же ощутимым притяжением, что испытывал к ней, ради безотказной и до смерти влюбленной в него Клирис. И, кажется, совершил ошибку.
«Думаешь, у тебя был выбор? С чего ты взял, что она приняла бы тебя?»
В самом деле. И, может, поэтому он не пошел к Гвиндейл? Потому что знал, что она откажет, — а он тогда не вынес бы отказа? И если задуматься, разве могла бы она не отказать? Разве имела на это право?..
Но теперь он всё же шел к ней. Три года спустя он снова ступил на тропу, когда-то соединявшую его любовниц, а теперь — его жену и… стоп, а кто он теперь Гвиндейл? Бывший любовник? Не самый лучший статус. Тропа заросла, местами травой, короткой, густой и пахучей, а кое-где — мелким ломким кустарником, рассыпавшимся от малейшего прикосновения. Этот бурьян довольно легко извести, но уже само его наличие наталкивает на определенные мысли, верно?..
Что если тропа, соединявшая их, тоже заросла бурьяном? И что если Гвиндейл не захочет выкорчевать сорняки? Что будет значить желание Дэмьена перед ее волей — тем более что он снова хочет использовать Гвиндейл в своих целях, хотя и не знает как. И… разве ему неизвестно, что она привыкла требовать плату за ответы?
Сосновая ветка хрустнула под его ногой. Дэмьен остановился, посмотрел вниз, нагнулся и поднял с земли зарывшуюся в палые листья шишку. Стряхнул с нее приставшие рыжие иглы, сдул землю, повертел в руках. Шишка была большой и кособокой; асимметричная форма и выпуклая черная макушка делали ее похожей на одноглазую старуху. Дэмьен слабо улыбнулся, сунул шишку в карман и пошел дальше.
Раньше эта дорога отнимала у него не более часа. Сегодня он, кажется, шел немного дольше. Наверное, из-за бурьяна. Наверное.