— Я думаю, его надо все таки пригласить, — сказала Ольга Петровна.
— Да… да, конечно, — шопотомъ сказалъ Матвѣй Трофимовичъ, — я пойду.
— Постой, это я должна сдѣлать… Хозяйка…
— Какъ знаешь.
Ольга Петровна посмотрѣла на цвѣтникъ барышень. Ей вдругъ стало страшно. Ея щеки покрылись румянцемъ волненія. «Офицеръ?.. Кто его знаетъ, какой онъ?.. Все таки — офицеръ… Не пошлетъ-же къ нимъ дядя Дима кого-нибудь?..».
Торопливыми шагами пошла она въ прихожую. Офицеръ продолжалъ орудовать шашкой. Онъ освободилъ уже отъ рогожъ ящикъ и теперь, просунувъ лезвее подъ верхнія доски, отдиралъ его крышку.
— Простите, — сказалъ онъ, выпрямляясь и держа шашку въ рукѣ — Имѣю отъ штабсъ-капитана Тегиляева приказъ вскрыть у васъ этотъ ящикъ и содержимое подъ елку положить. Да, кажется, припоздалъ маленько. Елку у васъ зажгли уже.
— Дмитрій Петровичъ Тегиляевъ мой родной братъ, — сказала, улыбаясь, Ольга Петровна. — Онъ опять что нибудь для насъ придумалъ, чтобы побаловать насъ? Пожалуйте къ намъ. Будьте намъ гостемъ.
Офицеръ еще осанистѣе выпрямился и представился:
— Сотникъ Гурдинъ.
— Вы изъ Пржевальска?..
— Почти что. Мой полкъ стоитъ въ Джаркентѣ. А сейчасъ я вотъ уже скоро годъ въ командировкѣ, въ Петербургѣ.
— Такъ пожалуйте-же къ намъ, — протягивая руку Гурдину, сказала Ольга Петровна.
Офицеръ положилъ шашку на деревянный табуретъ, снялъ фуражку и почтительно поцѣловалъ руку Ольгѣ Петровнѣ.
— Благодарствую, — сказалъ онъ. — Дмитрій Петровичъ писалъ — только передать и сейчасъ-же уйти.
Лукавыя искорки загорѣлись въ глазахъ Гурдина. Онъ не сказалъ, что въ письмѣ еще написано было: — «лучше даже и не входи… Такъ въ щелочку на елочку посмотри. А то, братъ казакъ, мои племянницы бѣдовыя дѣвицы. Не дай Богъ влюбишься, потеряешь въ Питерѣ казачье свое сердце»…
Эти «бѣдовыя дѣвицы» казалось ощущались за дверями прихожей.
Ольга Петровна смутилась еще больше.
— Нѣтъ уже пожалуйста, — какъ то строго и настойчиво сказала она. — Нельзя-же такъ и уйти. Братъ разсердится. Мы васъ, какъ родного просимъ.
Она прямо въ лицо посмотрела офицеру. Очень хорошъ!.. Румяное отъ мороза и возни съ ящикомъ лицо было круглое и въ мѣру полное. Черные волосы были припомажены на проборъ. Сѣрые глаза смотрѣли смѣло и зорко. Хитрый, должно-быть, казакъ… И опять испугалась за барышень. Очень показались ей хороши маленькіе усики, точно кисточки легкія надъ верхней губою. Но, испугавшись, она еще рѣшительнѣе сказала:
— Нѣтъ… нѣтъ. Никакъ это невозможно. Елочку нашу поглядите. У васъ, поди, никого и близкаго здѣсь нѣтъ.
— Да никого и нѣтъ, — простодушно сказалъ офицеръ.
— Ну вотъ и пожалуйте.
— Что-же, вынимать что-ли? — сказала Параша, развертывавшая бумагу. — Страсти то какія! И гдѣ это такого звѣрюгу Дмитрій Петровичъ только достали?
— Позвольте я самъ. Тамъ еще внизу ящички лежатъ для барышень.
Изъ вороха бумагъ, древесныхъ стружекъ и опилокъ показалось чучело громадной головы кабана, укрѣпленной на дубовомъ щитѣ. Желтоватые клыки торчали кверху, при свѣтѣ лампы стеклянные глаза злобно поблескивали,
Офицеръ передалъ чучело кабана Параше и сказалъ:
— Только крѣпче держите, въ ней полтора пуда вѣcа.
— Господи!.. Какое страшилище, — повторила Параша, обѣими руками принимая чучело.
Гурдинъ порылся въ соломѣ, досталъ изъ нея два длинныхъ ящичка, завернутыхъ въ тонкую китайскую бумагу и подалъ ихъ Ольгѣ Петровнѣ:
— Это, — сказалъ онъ, — Дмитрій Петровичъ просилъ передать его старшимъ племянницамъ. Это перья бѣлой цапли, то, что называется «эспри», тоже его охоты.
— Ну, а теперь, прошу васъ, — сказала Ольга Петровна.
Двери точно сами собою распахнулись. Впереди всѣхъ пошла въ залъ Параша съ кабаньею головой, за нею Ольга Петровна и Гурдинъ.
Въ праздничномъ, золотистомъ, точно таинственномъ свѣтѣ елочныхъ огней Гурдинъ прежде всего увидалъ двухь барышень въ свѣтло-кремовыхъ платьяхъ, одну повыше, блондинку, съ голубымъ бантомъ на поясѣ, другую шатенку, съ розовымъ, потомъ замѣтилъ еще двухъ дѣвочекъ гимназистокъ, въ форменныхъ коричневыхъ платьяхъ, еще было два гимназиста и изъ за стола съ дивана навстрѣчу ему поднялись два пожилыхъ человѣка и высокая красивая дама.
— Это вотъ старшая моя, — сказала Ольга Петровна, показывая на красивую шатенку, — Евгенія Матвѣевна.