– Лови, – Стрелок бросил полотенце и чистую, белую рубаху. – Оденешь свежее, свое оставь, позже сожжем.
Рудольф так и не понял, шутит он или всерьез. Жалко спецовку, на работе спросят потом. Хотя какая уж теперь работа…
– А сейчас ужинать, – бандит блаженно зажмурился. – Сегодня будет неслыханный случай: почти немец сядет за стол с унтерменшами! Не побрезгуешь?
Руди ничего не ответил. Террорюга издевается, ждет когда пленник брякнет лишнего, расставляет ловушки. Лучше молчать.
За дверью длинный коридор с высоким потолком. Вдоль стены деревянные сундуки, над ними растянута рыболовная сеть, приставлены широкие лыжи, сушились пучки трав, заполняя помещение терпко-сладким ароматом полыни. Связки ключей на вбитых гвоздях. На окне старый замок, ржавый гвоздь и пара погибших мух, лапками вверх. Справа низкая дверь. Стрелок прошел дальше, поднялся по ступенькам, и открыл еще одну дверь. Рудольф переступил порог, и вошел в дом наполненный странной, очаровательной простотой. Прихожая метра два на три плавно переходящая в столовую, справа веет теплом беленая печь, дальше, у окна, длинный стол, лавки, пара стульев. На столе букет первых весенних цветов. Слева стена, завешанная одеждой, лавка и дверь, наверное в комнату. Из-за печки тянулись дурящие запахи. На полу длинные, домотканые коврики, в углу, под потолком, старые, почерневшие иконы и горящая лампадка. А говорят унтерменши безбожники и язычники, поклоняющиеся идолам обмазанным кровью и жиром, духам, тотемам и прочей дряни.
В доме суета и звон посуды, женщины собирали на стол.
– Проходи, разувайся, – Стрелок снял ботинки и с наслаждением пошевелил пальцами. – Господи, благодать-то какая!
Рудольфа посадили к окну. Хозяйка принесла огромную сковороду жареной картошки, блюдо квашеной, исходящей соком капусты, толстыми ломтями нарезала каравай круглого хлеба, выложила на тарелку снежно-белое, соленое сало, густо натертое чесноком. Руди едва не захлебнулся слюной.
Галина что-то сказала извиняющимся тоном.
– Мама просит прощения за небогатое угощение, – перевела Екатерина. – Говорит, не ждали сегодня.
Стрелок потер ладони и наполнил три рюмки желтоватой, остро пахнущей жидкостью. Встал и тихо сказал:
–За нас, за то что вернулись живыми, дай Бог.
Зазвенели рюмки, Рудольф опрокинул свою. Пищевод обожгло. Зверское пойло, градусов пятьдесят. Он поспешно закусить крепкой, хрустящей капустой, заправленной подсолнечным маслом и красным, репчатым луком. Никогда крепкий алкоголь не любил, предпочитая темное пиво. Галина пригубила рюмку и отставила в сторону. К еде даже не прикоснулась, исподволь наблюдая за мужем. Стрелок навалил себе гору картошки и споро заработал ложкой. Рудольф поспешил последовать примеру. Вкуснотища, жуть, а вроде ничего особенного.
– Папа, столько произошло пока вы… – затараторила Екатерина и осеклась. – Пока не было вас с дядяй Зульфатом! Дед Афанасий рыбу ловил, заснул и с лодки свалился, еле спасли!
– Я его предупреждал, – Стрелок усмехнулся в бороду.
– А он на следующий день опять рыбачить ушел, – отмахнулась девочка. – Да это ладно, мальчишки соседские, Колька с Мишкой Пестовым, курить начали. Митька украл у отца табаку, дымят теперь, прячутся у болота, думают не знает никто.
– Следопытка, – похвалил отец.
– Да ну нет, – отмахнулась Катерина. – Мне до тебя далеко. Вон у Бурмистровых корова три дня назад в лес ушла, до сих пор не нашли. Волки поди зарезали. Дядя Леонтий мне так и сказал: «А вот твой папка, Катерина, непременно бы корову сыскал». Ведь так пап?
– Может быть, – Егор счастливо засмеялся. Галина добавила по своему и они засмеялись все вместе. Руди и сам невольно заулыбался, но тут же взял себя в руки. Нельзя расслабятся, ты среди врагов. Это они на показ такие добренькие, делают вид, что ты один из них. А Стрелок еще совсем недавно резал немцев как поросят, а эти женщины в этом ему потакают и всячески содействуют. У дочери немецкий почти идеален. А зачем ей язык в этой глуши? Подготовить террористический акт? Такие случаи известны. Лет пять назад сообщали как террористка-смертница устроилась уборщицей в управление гестапо и подорвала себя во время совещания. Погибло много офицеров, здание обрушилось.
За окном сгустились вечерние сумерки. Хозяйка зажгла керосиновую лампу и принялась убирать со стола. Рудольф скептически хмыкнул, вот дикари, двадцать первый век на дворе, а у них ни света, ни воды, удобства на улице, даже телевизора нет. А без телевизора какая жизнь? К чему такое убогое существование? Может в этом причина ненависти? У немцев есть все, а у этих людей ничего, нищета и голые стены. Банальная человеческая зависть. Легче убивать и грабить чем работать. Живут как звери в лесу, тут невольно заваешь. Но что мешает бросить это жалкое существование и придти в города? Рейх примет не запятнанных кровью.