Дальше пили чай, черный, крепкий, ароматный. Без всяких конфет и тортиков. Мед и малиновое варенье. Хозяева по-немецки больше не говорили, общаясь между собой.
Стрелок отставил чашку, блаженно потянулся и сказал:
– А теперь пора спать, ложимся мы рано и рано встаем. Пойдем, покажу твои апартаменты.
Галина ушла в комнату и вынесла ворох постельного белья, закрученого в полосатый матрас. Протянула и вновь улыбнулась. Что прячется за этой улыбкой, извечная унтерменшевская хитрость или искреннее сочувствие?
– Спокойной ночи, спасибо за ужин, – проявил чудеса воспитания Руди.
– Спокойной ночи! – прощебетала Екатерина вытирая стол. – До завтра!
Стрелок повел его во двор. Уже совсем стемнело, дом и деревья погрузились в туманную дымку. Кругом тишина, как будто вокруг не поселок, а глухая чащоба где только волки и ходят. Прошли мимо грядок, и за кустами обнаружился маленький домик, бревенчатый, с низкой дверью и крохотным оконцем.
– Спать будешь здесь, – сообщил Стрелок. – Запру снаружи, бежать не советую, себе дороже выйдет. Из деревни выхода нет, вздумаешь шататься ночью - пристрелят. Можешь вступать во владение.
– Домик для гостей? – попытался пошутить Руди.
– Dlia xyistei, – ответил на своем варварском наречии Стрелок и добавил по-немецки. – Вроде того, номер конечно не шикарный, но все лучше чем на улице ночевать.
Рудольф приготовился переступить порог и спросил:
– Зачем я здесь?
– Я покажу тебе мир, частью которого ты являешься, – глухо отозвался Стрелок.
– А если я не хочу ?– затаил дыхание Руди. – Видел как вы живете. Нищета, убожество и смерть всем вокруг. Меня вы спросили?
– У каждого своя мера, – в голосе бандита послышалась сталь. – Для тебя это нищета и убожество, меня единственный шанс остаться собой. Это свобода моего мира, где никто не смеет указывать, как мне жить и куда идти. И для счастья мне не нужен автомобиль последней модели, рестораны и тупое телешоу в пятницу вечером.
– Ага, – восторжествовал Штольке. – Значит про телевидение знаете!
– Я знаю многое. Кроме одного, как все погано так вышло. Почему я бандит и убийца, а ты, немецкая подстилка, рассказываешь мне в каком убожестве я живу.
– Я не подстилка! – взвился Рудольф. – Я подданный Великой Германии!
– Заладил как попугай, – устало улыбнулся террорист.
– Я жив потому что унтертан?
–Ты жив потому что я так решил. А умирают все одинакого: немцы, унтертаны, неполноценные вроде меня. Все.
– Но так не должно быть. Мы не враги!
– Эх Ваня, Ваня, – вздохнул Стрелок. – С врагом все понятно, его уничтожают, режут глотки, топчут каблуком, да ты и сам это видел. Так поступают с врагами. А такие как ты умирают рядом, за компанию, для круглого счета. Вы дети нового времени, потерявшие себя и питающиеся отбросами с чужого стола. У вас нет ничего кроме ублюдской мечты стать немцами, и посматривать свысока на отребье не заслужившее столь высокое звание. Вас ничего не интересует, кроме своих мелких желаний. И в этом наша вина.
– Ваша вина? – поток чужого сознания накрыл Рудольфа с головой.
– Да наша, – от Стрелка волнами пошла ненависть. – Наш крест. За предательство, за трусость, за проигранную войну. За страну которой больше нет. Знаешь какое самое страшное наказание? Видеть как дети наши прячутся в лесу словно дикие звери, и выслуживаются перед врагом, забыв кто они есть.
– Ну а мне какое дело до этих проблем ?– поинтересовался ничего не понимающий Штольке. – Как нравится так и живите, а я домой хочу.
– Иди, – прозвучал ответ из стремительно сгущающихся сумерок. – Я отпускаю тебя, выведу за пределы деревни, ступай куда хочешь. Тебя никто не тронет, мое слово.
Очередная ловушка? – Руди напряженно замер. – Слово насильника и убийцы, волка искусно прикидывающегося овечкой. Повернусь и выстрелит в спину, хладнокровно, безжалостно, а его добренькие женушка с дочуркой, разрубят на куски и скормят собакам и свиньям. Он издевается, знает, что никуда не уйду без оружия, без припасов, без карты.
– Мне некуда идти, – Рудольф опустил глаза.
– Тогда заткнись и иди спать, – неожиданно зло оборвал Стрелк и сунул в руку фонарик. – Проходи, там разберешься.
– Спокойной ночи, – прошептал Рудольф, но террорист ничего не ответил, обратившись в неподвижную, скорбную статую.