Берилл резко схватила Ятена за плечи и выпрямилась, поставив колено на кровать.
— Жив или мёртв… это не имеет никакого значения — прошептала она, и у Ятена вдруг похолодели пальцы. Он не привык бояться, но что-то жуткое проскользнуло в том, как эта женщина на него смотрела.
Берилл улыбнулась и склонила голову на бок. Её глаза были необыкновенного цвета янтаря, и Ятен почти физически ощущал могильный холод, исходивший из глубины её зрачков. Что-то переполняло душу этой женщины, рвалось изнутри наружу. Руки Берилл на его плечах дрогнули. Ятен сощурился и замер, наконец, осознав, что это было.
Ненависть.
— Ч-чего вы от меня хотите, тётя? Я вас совсем не знаю… — пробормотал мальчик.
— От тебя ничего, — улыбнулась Берилл. — И ты прав… Ты меня совсем не знаешь… Сын Михата Коу… Но ты сломал мне жизнь, потому что он выбрал тебя и эту твою сучку-мамашу! И теперь ты заплатишь за это!
С этими словами Берилл накинула на голову Ятена одеяло, заглушив его отчаянный вопль.
В зимнем лесу, посреди которого стоял одноэтажный домик, словно последний оплот цивилизации, было холодно. В лучах полуденного солнца снег казался необыкновенно белым. Ятен глухо кричал и бился, но крепкие руки Берилл держали его словно стальным капканом.
Вытащив его из одеяла, Берилл накинула петлю на шею мальчика и затянула изо всех сил, душа вопль.
Лицо Ятена покраснело. Он вцепился в верёвку пальцами в отчаянье, пытаясь сбросить удавку. Но силы были не равны…
— Ненавижу! Ненавижу! Господи, как же я тебя ненавижу! — кричала женщина. — И чего ему не хватало?! Я ведь была для него всем! Я и эту суку Мицу убила, потому что она грозилась рассказать моим родителям о нас! И что же?! Михат Коу ведь на свою жену совсем смотреть не мог! Но смотрел, когда ты был рядом! Смотрел, даже когда я забеременела! Ненавижу! Ненавижу!
Она поднялась на ноги и стала рассматривать ближайшие деревья. Затем замахнувшись, Берилл захлестнула верёвку на нижней ветке. Но натянуть не успела.
С безумием в глазах и пеной на губах, одетый в горнолыжную куртку к ней бежал молодой мужчина.
— Берилл, стой! — крикнул он на бегу, сбиваясь временами на четвереньки.
Она застыла от неожиданности. Верёвка выпала из её рук. Рыдая в голос, Михат Коу подполз к сыну на коленях и стал стаскивать петлю с шеи. Ятен сделал спасительный вздох. Жуткая синева стала понемногу сходить с его лица.
— Михат… — пробормотала Берилл дрогнувшим голосом.
Он молча взглянул на неё. И смотрел. Долго-долго смотрел, пытаясь проникнуть в чёрную душу той твари, которая чуть было не убила его ребёнка. Закутав Ятена в одеяло, Михат Коу поднялся. Резким пинком он сбил Берилл с ног. Она повалилась в белоснежный сугроб, поднимая в воздух облачко рыхлого снега.
Михат схватил женщину за волосы, вытащил из сугроба и поставил перед Ятеном на колени. Затем он вложил нож в руки сына и сказал:
— Бей. Смотри этой суке в глаза и бей.
Ятен взглянул на нее, но ударить не мог. Мальчик не хотел этого делать и не понимал зачем. Заметив его колебания, Михат ударил сына по лицу.
— Бей, щенок! Бей, я сказал! Она хотела тебя убить! Или ты или она!
— Папа… — прошептал Ятен.
— Жизнь должна значить для тебя всё, если она твоя. И ничего, если она чужая, сынок! Так что бей!
Стоя на коленях, Берилл улыбнулась.
— Ну, давай же. Давай… Убей меня, милый мальчик, если от этого станет легче…
Она улыбнулась ещё шире. И хотя было светло, Ятен отчего-то не мог разобрать черт этого прекрасного лица. Только карминовые губы, только нож, прижимавшийся к её горлу.
— Давай, мальчик. Давай. Пожалуйста, — она запрокинула голову так, что лезвие ещё сильнее прижалось к бледной коже. — Пожалуйста. Давай. Пожалуйста. Убей. Сделай это. Давай, давай, давай…
Казалось, она совсем не разлепляла губ. Слова просто вылетали из её глотки и отдавались ему в руку.
— Давай, давай… Сделай это, пока ОН смотрит!
«Жизнь должна значить для тебя всё, если она твоя. И ничего, если она чужая, сынок»
— Давай, мальчик, давай…
— Зачем ты это сделала?
— Давай же…
— Почему я? Почему ты хотела убить меня? Почему не ЕГО?
— Ну, пожалуйста…
Глаза цвета янтаря слабо мерцали. Белое горло умоляюще вздрагивало под ножом. И просило, умоляло: давай, давай…
— Наши боги — это мы сами. Мы и только мы творим собственную судьбу. Сделай это, и моя ненависть будет принадлежать тебе… Ведь нет ничего страшнее любви и сильнее ненависти! Запомни это, мальчик! Навсегда запомни…
Когда он выпрямился, то увидел, что Берилл стоит, не шевелясь, и продолжает смотреть на него все той же ясной, лучезарной улыбкой.