— Ой, боже ты мой, красота-то какая, умереть можно!
Первым из хуторян увидел трактор дедушка Конотоп. Разбуженный небывалым грохотом и шумом, доносившимся из степи, — дедушка Конотоп, спавший на гумне, перелез через прясло и, заметив целую тучу конницы, с гиком двигавшуюся из степи к хутору, бросился наутек, потерял с левой ноги опорок и схоронился на всякий случай, до поры до времени, за плетнем.
Хутор мгновенно проснулся, как по набату. По улицам мчались сломя голову ребятишки. За ребятишками бежали сонные, растерянные, перепуганные бабы и мужики. Луня, выскочив из избы в одних портках, без рубахи и ошалело крутясь на перекрестке, кричал:
— Горим, граждане?! Где? Которо место горит?!
Кузнец Лавра Тырин, только что спозаранку опохмелившийся у попа Аркадия, мчался с резвостью застоявшего рысака по улице. — Заметив наконец целую армию конных джигитов, тучей двигавшихся на хутор вслед за дымившей и грохочущей машиной, Лавра Тырин остолбенел.
— Камо грядеши?! — проговорил он, разбросив руки.
Позднее всех выскочили навстречу трактору Фешка с Линкой. Они прибежали в ту минуту, когда трактор, свернув в переулок;, с разгойу влетел в канаву и забуксовал в ней.
— Куда тебя черти несут?! — крикнула Фешка улыбавшемуся ей во весь рот Ивану Чемасову.
— Не видишь — куда? К вам на блины прямым маршем с Морькой прибыли! — весело сказал Чемасов.
— Морька?! Милая! И ты к нам?! Ой, господи, с ума сойти можно… Ой, как я рада! Вот уж не ждали то… — лепетала Фешка, волчком суетясь около забуксовавшего в канаве трактора.
Из толпы кто-то крикнул:
— Вот это ловушка — до второго пришествия ему теперь из этой ямы не вылезти!
— Не каркай — вылезет!
— Вот это машина — земля ходуном!
— А самовяз-то — с иголочки! Не самовяз — ераплан с крыльями!
— Машина добра, только дух от нее шибко тяжелый. Керосином прет — угореть можно!
— Ребята, смотрите, вылазит!
— А ты думал, тебя будет дожидаться на выручку!
— Попер, попер! Тпру-у, обратно задки увязли.
— Вот тебе и трахтур — ни тпру, ни ну, ни кукареку!
— А дымища-то из трубы — как из паровозу!
— А это и есть паровоз, только по земле шпарит, без рельсов.
— Мужики, а сколько он за день спашет?
— А хоть тыщу десятин. Ему што — он железный!
— Правильно. Этот овса не запросит!
— Зато керосину жрет, на всю зиму-зимскую без свету хутор оставит!
— Не мели, Емеля, не твоя неделя!
— Правильно. Сегодня на нашей улице праздник.
— Кому праздник, кому черна пятница…
— Ур-р-ра! Попер! Поеха-ал!
Выскочив наконец из канавы, трактор, весело затарахтев на третьей скорости, пошел узеньким переулком. Народ — конный и пеший, старый и малый — валом валил за невиданной до сего машиной, галдя каждый свое:
— Вот жмет — не догонишь!
— Такого бы железного бегунца да к нам на пашню.
— Чего только на белом свете не выдумают, страсти!
— Сатана его выдумал — не человек…
Фешка, примостившись за тракторным рулем рядом с Иваном Чемасовым, тоже, ни на минуту не умолкая, тараторила, как сорока:
— Ой, Ваня, места от радости не найду! Расцеловала бы тебя, кабы не народ…
— Ничего, я потерплю до вечера, когда никого не будет… — отшучивался Иван.
— Правда, правда, Ваня… Ты подумай, трактор со сноповязалкой! Да ведь это же для нас здесь знаешь что! Ведь мы теперь — сила!.. Давай вот на эту улицу вороти. А потом — на площадь. Митинг сейчас проведем, раз такое дело… А Роман ночью только со станции вернулся. Разыграл нас с Линкой вчера, собака! Приходит, смотрю, кислый. Мы — к нему. Как, мол, дела? А он, глазом не моргнув, в ответ брякнул: «Худо, девчата. Отказали!» У меня сердце упало. Вот это, думаю, отстрадовались! Чуть ревака не дала со зла и досады. А Азарову с Уразом вчера поикалось, должно быть! Я им всех чертей помянула…
— Роман — это кто? Посол-то ваш? Напористый парень! — сказал Иван Чемасов.
— Ну и вот. Он только потом нам признался, что ради шутки нас подзавел, — не слушая Чемасова, тараторила Фешка. — Мы верили ему и не верили. Я всю ночь глаз не смыкала — ждала вас. А под утро забылась и чуть вот всю обедню не проспала… Ну, а как там у нас — в совхозе? Ладно, потом расскажешь. Вороти на площадь.
В это время откуда ни возьмись, вынырнул прорвавшийся сквозь толпу хуторян Филарет Нашатырь. Прошлявшись после случившейся с ним беды дней пять по знакомым тамырам-дружкам в аулах, он не вытерпел и решил вернуться в артель с повинной. Подбежав к сидящей за рулем рядом с трактористом Фешке, Нашатырь заискивающе спросил:
— Сказывают, митинг на площади будет, Феша?
— Будет, дядя Филарет. Будет, — живо откликнулась Фешка.
— Тогда, может, в большой колокол мне вдарить?
— Валяй, хоть во все колокола! — весело сказала Фешка.
32
Фешка твердо, верила в великого своего союзника и организатора — машину. Она была глубоко убеждена, что все в конце концов может решить трактор, и исход этой жаркой классовой схватки хуторской и аульской бедноты с окатовско-пикулинским лагерем завершится в пользу «Интернационала». Но Романа очень беспокоил неожиданный и резкий упадок того подъема, который вызвал среди хуторян неожиданно появившийся совхозный трактор. На другой же день всеобщее возбуждение сменилось подозрительной настороженностью и недобрым помалкиванием мужиков.
По хутору поползли нехорошие, тревожные слухи. На вечерних завалинках, на уличных перекрестках, у колодцев, по огородам, по избам — везде и всюду говорили люди вполголоса, с оглядками.
Епифан Окатов, доселе страдавший тяжким недугом, приковавшим его к постели, неожиданно воспрянул духом, отчитал псалтырь по умершей хуторской знахарке и повитухе Соломее и вечерами стал опять появляться на улице. Чутко прислушиваясь к бабьим пересудам, он, потрясая библейским посохом, произносил загадочные, полные недоброго смысла слова.
— Мне отмщение и аз воздам! Так сказано в священном писании пророком Иеремией. Придет час возмездия железной пяты, и он уже близок. Надругается над святой землей идол, и распнет ее и лишит ее злаков и трав отныне и вовеки…
На хуторе говорили о том, что приехал тракторист Ванька Чемасов на тракторе в Арлагуль неспроста, как неспроста вертелась здесь столько времени Фешка. И чем нелепее были слухи, тем, как всегда, люди охотнее верили им. Говорили, что Ванька Чемасов привез с собой кабальный договор, который рано или поздно вынуждены будут подписать арлагульские мужики. Болтали, будто Фешка составила тайные списки, и после страды всех, кто в этих списках окажется, угонят в зерносовхоз и поставят там на непосильную даровую работу.
— Да. Да. Да. Был и мне такой слух от верного человека, — подтверждал таинственным шепотком Силантий Пикулин.
— А горе-колхозничков из Ромкиной карликовой артели забреют в первую голову. Это как пить дать, гражданы хуторяне! — вторил трахомный Анисим.
— А <ютом опять же сказывают, что, если на трахтуре этом самом хлеб выкосить, зерно все чисто наскрозь пропитается керосином, — доверительно сообщал некоторым арлагульцам один из куликовских близнецов — Ефимка.
— То же самое и про пахоту сказывают, — подхватывал вслед за братом второй из близнецов. — От этого керосинного его духу ни одно зерно не взойдет, все семена дотла в земле выгорят. Во!
— Черт знает что барахлят на хуторе — уши вянут! сказала как-то Фешка Ивану Чемасову.
— А ты не слушай кулацкие бредни, — заметил Чемасов.
— Я-то не слушаю. Народ прислушивается. Любую чушь на веру принимают. Чем, понимаешь, ни глупее слух, тем в него больше верят — вот беда.