Появившись нынешним летом на табачных плантациях Луки Боброва, Любка сразу привлекла к себе внимание всех старых и молодых поденщиков. Но она довольно равнодушно относилась к этому. И только пристальные приглядки Луки Лукича, который все чаще и чаще заговаривал с ней при появлении на плантациях, сначала несколько удивили, а затем встревожили и напугали ее. Она поняла, как будет трудно ей устоять перед властной и жестокой волей этого угрюмого, неробкого в любых делах человека.
Преследуемая загоравшимся при встрече с ней взглядом Боброва, Любка, оробев, собралась тайком покинуть плантацию. Но потом, когда о явных умыслах и намерениях хозяина вслух заговорили все поденщики, когда над Любкой стали подтрунивать парни, пророча ее неизбежное падение, когда заметно стали сторониться ее девки, — с этой поры Любка все настойчивее стала убеждать себя в том, что и она сильна и властна не меньше своего хозяина и что не так-то легко и просто дастся она ему, как он, должно быть, предполагает!
Во время мимолетных встреч с ним, которые происходили обычно на людях, Любка, открыто глядя в темные, глубоко запавшие глаза Луки, мысленно рассуждала: «Ну и что ж! А вот захочу и подчиню себе этого никому, говорят, не покорного человека. Войду в его дом на правах хозяйки и переверну все вверх тормашками!»
Тщеславные мысли все чаще возникали в ее голове, и Любка, ощущая избыток озорства и молодости, готова была в эти минуты выйти с гордо поднятой головой навстречу Луке Лукичу и сказать:
— Вот она я. Вся здесь. Без утайки. Без обмана. Хороша? Бери меня, коли по вкусу!
Однажды в сумерках, когда Любка возвращалась с озера после купанья в розовой от заката воде, Лука Лукич неожиданно настиг ее около березовой рощицы, на пути к полевому табору поденщиков. Вынырнув из гущи берез на гнедом иноходце, он молодцевато спешился на ходу с коня и преградил Любке дорогу.
Погруженная в сокровенные мысли, Любка не сразу узнала точно из-под земли выросшего перед ней хозяина. Невольно дрогнув, она отступила на полушаг, но затем, внутренне собравшись, выпрямилась перед хозяином и замерла, вольно сложив за спиной гибкие смуглые руки.
— Здравствуй, красавица! — глухо, почти полушепотом, сказал Лука Лукич, несмело протягивая ей свою тяжелую руку.
— Здравствуйте, — сухо ответила Любка, не приняв это рукопожатие.
Наступило неловкое молчание. Бобров явно волновался.
Любка, чувствуя это, спросила его с плохо прикрытой издевкой:
— За вами, кажись, гнались?
— Помилуй бог. Я не конокрад. Наоборот, мне приходится всю жизнь других догонять, за фартом гоняться…
— Ну и как — ловите?
— Всяко приходится… Такую вот шуструю птицу, как ты, не скоро догонишь… — сказал Лука Лукич и хотел было прикоснуться рукой к ее смуглому обнаженному плечу с жемчужными каплями невысохшей после купанья воды на нежной атласной коже.
Но Любка, поведя плечом, устранилась от этого прикосновения. И Лука Лукич безвольно опустил руку.
— Иноходца не загоните. Он у вас в мыле, — сказала с усмешкой Любка.
— Ради тебя и загнать не жалко, — сказал Лука Лукич.
А Любка, кокетливо покачиваясь на невысоких каблучках грубых растоптанных башмаков, спросила:
— А по полтине поденщикам на день к субботе прикинете?
— Я же прикинул на прошлой неделе по четвертаку.
— То на прошлой неделе, а то теперь, И потом, что четвертак? Мы, я думаю, подороже стоим, — с многозначительной улыбкой сказала Любка.
— Кто это — вы? Ты — это да. С тобой бы я и торговаться не стал. А про остальных не нам с тобой говорить!
— Нет, давайте сначала насчет всех дотолкуемся. А обо мне — разговор особый, — сказала Любка.
Лука Лукич, поняв ее слова как намек на возможную ее уступчивость, оживился, волнение вновь охватило его. И, переходя на заговорщицкий полушепот, он сказал, горячо дыхнув в ухо Любке:
— Ладно. Ладно. Говори, сказывай, что еще нужно.
— Так я же сказала. Прибавку. По полтиннику на день. Не меньше, — твердо отрубила Любка.
— По полтиннику не могу. Видит бог, многовато, сударыня, — не то в шутку, не то всерьез сказал Лука Лукич.
— Дело хозяйское. Так я народу и доложу, — сказала с притворным равнодушием Любка и сделала попытку обойти хозяина, стоявшего на дороге.
Лука Лукич, разбросив руки, снова загородил ей путь.
— Ну, что еще? — угрюмо, почти озлобленно спросила Любка.
— Погоди. Не уходи. Послушай меня, — зашептал как в беспамятстве Лука Лукич.
— Слушаю — глухо сказала Любка.
— Погоди. Я тебе про главное не сказал. У меня с тобой особый разговор. У меня к тебе особое дело, — продолжал бормотать Лука Лукич, мысленно ловя момент, чтобы внезапно и ловко привлечь к себе Любку.
Любка держалась настороже, внутренне готовая к сопротивлению. Внешнее ее спокойствие и непринужденность, граничащая с дерзостью, обезоружили Луку Лукича.
— Значит, в прибавке отказываете?
— Не про прибавку речь. Погоди. Сперва про тебя поговорим. Один на один. Без свидетелей, — сказал Лука Лукич, вновь вплотную приблизившись к девушке, пытаясь схватить ее поспешно спрятанную за спину смуглую руку.
— Сказывайте. Я слушаю, — все тем же глуховатым, сводящим хозяина с ума голосом сказала Любка, устраняясь быстрым движением плеча от его прикосновений.
Но утративший последнее самообладание Бобров вдруг, изловчившись, порывисто-резким движением привлек к себе упругое тело Любки, наглухо замкнув вокруг нее железное кольцо натренированных в мертвых хватках рук.
Любка, очутившись во властных объятиях Луки Лукича. быстро сообразила, что сопротивляться, бороться с ним куда рискованнее, чем притвориться податливой, хотя и не совсем готовой к уступкам, которых ждал и требовал от нее хозяин. Собранная, сжавшаяся, как тугая пружинка, она смотрела в упор немигающими, чуть прищуренными глазами в жалкое его лицо. И Лука Лукич, словно заколдованный ее неподвижным взглядом, замер, чувствуя, как земля уходит из-под его ног.
— Что, правда хороша я? Очень? Дух захватывает?
— С ума свела. Свету не вижу. Места не нахожу. Пропал я с тобой. Любезная! Фартовая ты моя!
— Правду сказываете?
— Богом клянусь. Нательным крестом. Честью! На все для тебя решусь. Ничего не пожалею. На престол, как царицу, тебя посажу. Стельную корову отдам…
— Стельной коровы мало, Лука Лукич!
— Кашемиру на платье…
— Я вишневый бархат люблю.
— И пять аршин вишневого бархату. Материя — высший сорт. Заграничная марка. Шанхайская… Меховую шубку с кенгуровым воротником к зиме с Куендинской ярманки привезу.
— А сережки?
— И серьги. Из чистого золота. Кашмирские. Дутые. И суперик с гранатом. И браслетку с рубинами. Цены тебе нет. Изумрудинка. Птица залетная. Бедовая ты моя. Былинка! — продолжал, как в бреду, как в полузабытьи, бормотать, задыхаясь, Лука Лукич. В то мгновение, когда он, покачнувшись, потерял равновесие, девушка гибким, вольным движением с удивительной ловкостью выскользнула из его безвольно разомкнувшихся рук и в мгновение ока очутилась на свободе.
Отпрянув от Луки Лукича, она легким движением вскинутых над головой рук поправила растрепавшиеся волосы. Затем, одернув смятую кофточку, снова спокойно и непринужденно встала перед обескураженным Бобровым.
— Чувствительно вам благодарна, Лука Лукич. За все ваши милости и приятности. Цену вы мне набили хорошую. Ничего не скажешь. Не поскупились… Только с ответом я погожу. На уме прикину. Боюсь, как бы сгоряча, сдуру не продешевить себя. А с вами до такого греха недолго!
Она обошла стремительным шагом Луку Лукича и пошла, не оглядываясь, легкой, пружинистой походкой навстречу показавшемуся вдали всаднику — пастуху конского косяка, пригнанного с выпасов к озерному водопою.