— Почему? За моей спиной обо мне говорят и похуже.
— Лиз, ты не похожа на человека, которому есть дело до того, что люди говорят у тебя за спиной.
— Мне надоела их ложь.
— Но это все равно не дает тебе права разговаривать с ними так, будто они перешли тебе дорогу.
Все мои слова встречают напряженное молчание.
— Знаешь, Лиз, как только я начинаю думать, что под твоей дерзкой внешностью скрывается что-то достойное, ты доказываешь, что я ошибаюсь.
— Спасибо тебе, тюфяк, — говорит она, тыкая пальцем мне в спину. — Не мог бы ты перестать так сильно раскачиваться? У меня что-то с желудком.
— Мы почти у гостиницы.
— Мне не нужен провожатый, — возражает она.
— О, естественно. Мне страшно, что ты сожжешь весь этот чертов город дотла.
— Ха! Не искушай меня.
Пару минут спустя мы входим в гостиницу. Я здороваюсь с девушкой, сидящей за стойкой, и спрашиваю, в какой стороне находится комната Лиз.
Лиз отвечает за нее: — Вверх по лестнице. Конец коридора, затем направо.
Только когда мы оказываемся внутри, я ставлю ее на ноги.
— Тебе лучше лечь спать.
— Не указывай, что мне делать, — язвит она.
— Как скажешь. Спокойной ночи. — Я собираюсь уйти, но она останавливает меня.
— Джек?
— Да?
— Ты помнишь, как мы поцеловались прошлой ночью?
Я провожу рукой по своей бороде.
— Да, смутно припоминаю.
— Что это было?
— Не знаю. Наверное, алкоголь, — вру я.
— Значит, ты ничего не почувствовал?
В этот момент я мог бы сказать ей, что действительно что-то почувствовал. Сказать, что мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы уйти от нее. Но то, как она вела себя сегодня вечером, подтвердило достоверность моих теорий по поводу ее характера.
Поэтому я говорю: — Нет. Я вообще ничего не почувствовал.
Двадцать один
Гнев может поглотить тебя заживо
Лиз
— Элайза Лоусон! — Зовет моя мама, врываясь в гостиницу.
От ее голоса моя головная боль становится сильнее. Я поправляю солнцезащитные очки, защищающие мои глаза от света.
— Мам, не могла бы ты, пожалуйста, говорить потише? — прошу я хриплым голосом.
— Нет! Я не стану сдерживаться! Мы с тобой обсудим вчерашний вечер.
— Хорошо, но у меня сильное похмелье, так что я вроде как не в своей тарелке.
— О, у тебя похмелье? Бедняжка.
Судя по ее тону, она вовсе мне не сочувствует.
— О чем, черт возьми, ты только думала?
Прежде чем ответить, я спрашиваю: — Что ты слышала?
— Я слышала, что ты напилась на сумму около ста долларов, и кстати, ты мне должна. Я слышала, что ты танцевала на бильярдном столе. О, и я слышала, что ты оскорбила практически всех горожан. Я ничего не забыла?
Я фыркаю и говорю: — Нет, пожалуй, это все.
— Тебе это кажется чем-то смешным?
— Нет, мам, это не смешно. Я напилась, а люди вели себя как придурки. Я лишь защищалась, — говорю я, веря, что частично это является правдой.
— Элайза, я пришла сюда не для того, чтобы выслушивать твои оправдания.
Я перебиваю ее: — Тогда зачем ты пришла, мама?
— Чтобы сказать тебе, чтобы ты вытащила голову из задницы! Я думала, ты наконец-то взяла себя в руки и готова начать все сначала, но ты ведешь себя как ребенок.
Я полностью осознаю, что в прошлой ночью вела себя как идиотка… во всех смыслах этого слова. Я действовала совершенно опрометчиво. Мне хотелось бы свалить все на выпивку, но я знаю, что это был не единственный фактор, который этому поспособствовал.
Мне давненько хотелось высказаться, но только другим образом и при других обстоятельствах.
Она указывает на меня пальцем.
— Ты все исправишь. И советую начать с Джека. Тебе повезло, что он вытащил тебя оттуда до того, как тебе надрали задницу.
Да, я в курсе.
Прошлой ночью я так сильно разозлилась на него, что чуть не сгрызла все ногти. Но теперь я понимаю, что, возможно, он сделал это потому, что заботился обо мне.
Или он просто устал от моего дерьма.
В любом случае, я рада, что он мне помог.
Мне лишь хотелось, чтобы он сделал это до того, как я влила в себя половину бара.
— Я планирую сходить и извиниться, мам. Сразу после того, как закончу работу.
Я ожидаю, что она начнет спорить и скажет мне пойти и сделать это прямо сейчас, но это не так. Вместо этого она говорит: — Тебе же лучше, — и выбегает тем же путем, что пришла.
Я почти жалею, что вчера вечером не напилась настолько, чтобы забыть обо всем, что случилось.
Но я помню.
Как я запрыгнула на стол.
Спорила с Максом и Мисти.
А потом спросила Джека, почувствовал ли он что-нибудь, когда меня поцеловал.
Не уверена, откуда взялась последняя фраза. Мне плевать, почувствовал он что-нибудь или же нет.
По крайней мере, я буду говорить себе это вечность напролет.
К концу рабочего дня я чувствую, что мне уже лучше. Удивительно, на что способны регидратация, горячий душ и таблетка аспирина. Я вновь ощущаю себя почти человеком. Как бы мне не хотелось извиняться перед Джеком, я знаю, что должна это сделать.
Удивительно, что я смогла найти здесь кого-то, с кем у меня есть что-то общее, и мне удалось испортить веселое совместное времяпрепровождение.
История моей жизни — отталкивать от себя всех, кому, вероятно, не наплевать на меня.
Ладно, хватит себя жалеть. Пора заканчивать с этим.
Я рада, что до автомастерской не так уж и далеко, так как я все еще не забрала свою машину. Дверь не заперта, хотя я уверена, что сейчас нерабочее время.
— Эй? — окликаю я, когда вхожу внутрь.
Я заметила свою машину в углу, она была разобранной и казалась такой печальной. В таком состоянии она не походила на изящный, спортивный автомобиль.
Мне никто не ответил, но я услышала музыку, доносящуюся из-за двери справа от меня. Возможно, мне следовало бы просто уйти, но я бы предпочла покончить с этим.
Итак, я подхожу к двери.
Приоткрыв ее, я вижу лестницу, ведущую в подвал. Из динамиков доносится рок-музыка. Я решаюсь и начинаю спускаться по лестнице.
Дойдя до самого низа, я останавливаюсь, чтобы осмотреться. Джек лежит на скамье и поднимает от груди большую тяжелую штангу. Мои глаза устремлены на его крупные руки, которые полностью видны из-под надетой им майки. Я не думаю, что когда-либо видела его руки выше локтей, потому что он всегда носит футболки или же рубашки с длинными рукавами. На его предплечьях извиваются вены, исчезающие под татуировками на бицепсах, которые выпирают при каждом поднятии штанги. Обычно я не обращаю внимания на людей с массивной мускулатурой, но его руки вызывают у меня особое чувство. Я чувствую, как феминизм покидает мое тело с каждым его поднятием штанги.
Закончив, он садится и замечает меня.
— Лиз? Что ты здесь делаешь?
— Можно с тобой поговорить? — я практически перекрикиваю музыку.