Воин вышел из тела Твари, с трудом встал на ноги. Полог палатки был приоткрыт, возможно, стражник слышал, что происходило внутри. Но Наместнику на это было глубоко наплевать. Он с трудом подошел к ведру с водой, намочил какой-то кусок ткани, протер свое тело. Кровавые ошметки, потеки крови, спермы. Ощущение абсолютного покоя и освобождения и одновременно – чувство жуткой гадливости. К самому себе, к Твари.
Ненависть… За то, что не сумел сдержаться и нарушил свое слово. Можно подумать, Твари сейчас нужно его раскаяние. Поднял ведро с водой и шагнул по ковру к неподвижно лежащему Эйзе. Тот лежал в той же позе, в которой оставил его воин, выйдя из него. Белое, абсолютно бескровное лицо, мертвые, ничего не выражающие глаза. Под ягодицами на ковре растекалось кровавое пятно. Воин осторожно приподнял его с ковра, начал проводить влажной тканью по бедрам, оттирать кровь. Мальчишка был так же неподвижен – похоже, он ничего не чувствовал. Кровотечение усиливалось, кровавая лужа на ковре росла. Воин попытался подсушить кровь, но безуспешно. Тварь по-прежнему ни на что не реагировал.
Даже не понимая, что по-прежнему раздет, воин выглянул наружу – стражник растерянно глядел на обнаженного Господина:
− Зови лекаря,быстрее – я его сильно порвал.
Он сам не понимал, что говорит.Стражник мгновенно бросился к палатке лекаря, он понял, что и Наместник сильно не в себе.
Лекарь в палатку влетел вместе с Ярре – тому достаточно было одного взгляда, чтобы понять,что произошло. Лекарь бросился к Твари, Ярре осторожно удержал Ремигия за плечо:
− Пожалуйста, оденься. Ему помогут. Давай, одевайся – негоже так…
Наместник покорно склонил голову, Ярре осторожно, как на маленького, натянул на него тунику, завязал повязку на бедрах. Он был намного старше – почти на пятнадцать лет. И когда-то учил Наместника воинской премудрости. Очень давно. Юноша вырос, стал мужчиной – равным, а потом и превосходящим Ярре. И вот теперь – растерянные непонимающие глаза. Сосредоточенный где-то внутри своих переживаний взгляд. А ему завтра вести отряд на облаву. На Тварей. В глазах Ярре жалости не было – спокойное понимание, грустная улыбка, – мальчик вырос. И проснулось жестокое сердце.
Тварь, наконец, мучительно застонал, приходя в себя. Лицо Ремигия покривилось. Ярре удержал его :
− Не надо –там лекарь. Подожди. Он поможет.
Наместник молча осел на пол, закрыл лицо руками. Только при Ярре он мог себя так вести. Только старый сотник мог видеть его слабость. Больше никто и никогда. Сотник молчал, да и о чем было говорить. Он бы за своих погибших просто придавил бы гаденыша – но Наместник связан так, что и пошевелиться не сможет, он еще не до конца понял, что связало их с Тварью. Когда поймет – будет намного хуже. Боги, как же тебе было одиноко, Господин мой, что только твареныш нашел дорогу к твоему телу и твоему сердцу.
Лекарь внешне спокойно сказал:
− Я остановил кровь. Господин, ему бы вина дать – боль очень сильная.
Воин молча поднялся, на шатких ногах дошел до столика, налил в кубок вина из кувшина. Лекарь с тревогой смотрел на него – Наместник выглядел так, словно это его только что изнасиловали. Воин глухо сказал:
− Дай ему попить.
И внезапно тихий стон Твари:
− Ремигий…
Жесткое лицо воина дрогнуло, он мгновенно оказался возле лежащего на ковре Тваря, заглянул в синие глаза, полные слез:
− Что, мышонок?
И вопрос:
− Так больно…Зачем?
Воин сглотнул комок в горле, приподнял голову мальчишки, поднес к губам кубок:
− Попей, сейчас станет легче…
Мальчишка покорно проглотил вино, воин по-прежнему удерживал его на руках, ожидая выкрика гнева, что мальчишка вырвется из его рук. Тот тяжко вздохнул и закрыл глаза. Лекарь с изумлением смотрел на разыгрывавшуюся перед его глазами сцену, испуганно сказал сотнику:
− Ярре, они поубивают друг друга в итоге.
Сотник молча кивнул. Он не понимал ни того, ни другого.Но Тварь опять сумел смирить бешеного Наместника. Лицо Ремигия прояснело – он, если и не был прощен, то хотя бы получил надежду заслужить прощение. Тварь покорно прижался к груди воина, тихо, спокойно задышал. Боль отступила. Воин осторожно поднял Тварь на руки, перенес на койку, уложил, накрыл одеялом. Выпрямился и с вызовом взглянул на лекаря и Ярре. Лицо Наместника стало прежним – немного циничным и надменным. Только глаза были очень грустные…
Командиров собрали через час после происшедшего, Тварь тихо спал в отгороженном углу палатки, часть сотников сидели на полу, несколько человек – на чьей-то походной койке, ее принесли приблуды Ярре. Лицо Наместника было бесстрастным. Он спокойно отдавал приказания следопытам, которые должны были найти следы, сотникам. Никто не собирался преследовать тварей, но проверить, нет ли вблизи деревни их тайных постов – надо было. Поселенцы жили в постоянном страхе – конные разъезды имперской армии охраняли подступы к деревням, но нередко оказывались сами вырезанными, как это было сегодня. Никто не упоминал о том, что случилось с Тварью, хотя все, конечно, об этом знали. Но Наместник сейчас был настолько страшен, что предпочитали молчать.
Сбор закончился уже ближе к ночи, выпроводив последних своих сотников, воин зашел за занавесь, отгородившую койку, где спал Эйзе, от остальной палатки. Лекарь поднялся к нему навстречу:
− Мне остаться, господин?
Воин отрицательно покачал головой:
− Нет, завтра придешь утром его перевязать и покормить.
Лекарь замялся, а потом осторожно сказал:
− Господин, молю, будьте с ним осторожнее…
Наместник тяжело взглянул на него, и лекарь замолчал. Как сказать Господину, что еще раз насилие над собой Тварь не выдержит, что его бешеные забавы могут привести к гибели мальчишки. Наместник мрачно сказал:
− Я постараюсь не давать воли своей ненависти. Я понял тебя. Придешь завтра.
Лекарь поклонился и ушел.
Было уже довольно поздно, Тварь по-прежнему спал. Воин прилег на свою койку, подальше от Твари – он боялся своих желаний. Спокойно заснуть не получалось – он непрерывно прислушивался к дыханию Твари во сне, а оно было неровным – что-то плохое снилось. После такого-то дня! Ладно, завтра утром принесут из деревни молочко, еда уже приготовлена, одежду Ярре забрал у кого-то из его приблуд, – те были чуть потолще Эйзе. А ему рано вставать и уезжать на облаву – надо бы припугнуть тварей, чтобы не смели больше резать его воинов. Ладно, потом можно будет и вернуться, может, Эйзе немного придет в себя и не будет так стыдно пред ним.
Ранним утром в палатке стало очень холодно, Тварь тихо запищал во сне. Воин мгновенно открыл глаза, подошел поближе – твареныш ночью раскрылся и теперь отчаянно мерзнул на предрассветном холоде, Ремигий наклонился, чтобы поднять сбитое на пол одеяло и онемел от увиденного – лицо твареныша изменилось. Худенькое голенастое тело осталось прежним, но лицо неуловимо изменилось. В неровном угасающем свете луны лицо мальчика стало другим: исчезли широкие уродливые скулы, тонкогубый рот, смешной носик. Красивое лицо с тонкими правильными чертами, гибкие брови надменно изогнуты, прямой нос, четко очерченные губы. Воин сел на ковер возле койки мальчишки. Похоже, все мучения и боль, которые он испытал за это два дня, привели к тому, что сил прятать свое истинное лицо у него уже не было. По крайней мере, во время сна. Ярре говорил что-то такое, но насколько красив Эйзе, Наместник даже не мог и вообразить. Такой ночью должен восходить на ложе Императора после долгих уговоров и только, если захочет того сам, его должны целовать самые прекрасные женщины Империи, чтобы только прикоснуться к его лицу. Такого можно лишь просить униженно, чтобы прекрасные глаза взглянули на тебя с улыбкой, даже ничего не обещая. Такого можно молить о любви только как о милости или дорого платить за нее, − хоть своей жизнью, – если невозможно получить ее по-другому. И первый раз его должен был бы быть в великой любви и нежности, когда дышать уже нет сил, и сердце скачет как заяц, и готов отдать все, чтобы только еще раз повторить эти минуты… Эйзе, почему так судили боги, что ты достался казарменному грубияну и неумехе, что первый раз твой был пыткой и насилием, да и сейчас все это повторяется и повторяется... Эйзе, что же ты делаешь со мной?.. Я ничего не могу сказать, я не понимаю, что говорить. Мне страшно от твоей красоты. И сейчас ты проснешься, и твое лицо снова изменится. Ты – не для воина, Эйзе. Но отпустить тебя – невозможно. Проще убить…