В палатке была жуткая тишина. Эйзе неподвижно сидел на полу возле койки. Еда была не тронута. Он не мог плакать, не мог думать. Он не знал, что делать. Ласковые руки и улыбка Наместника были для него потеряны навсегда. Он единственный, кто пожалел его. Как дикий зверь жалеет своего детеныша, с затрещинами, битьем и неумелыми ласками. Тварь получил приказ и выполнял его, но ему сразу было запрещены попытки убить себя. Он должен служить своему народу. Он выполнял и запрет, и то, что ему было велено. Жизнь Наместника не раз была в его руках, и мальчишку ужасало абсолютное равнодушие, с которым он относился к своей жизни. Ему действительно было все равно. Но он велел принести мальчишке молочка, накормил, возился с ним, согревал, ласкал. После позорного насилия мучился виной и неумело оберегал от самого себя же. Считая его ребенком, пытался порадовать. Принес цветы, даже не понимая, что делает, просто, чтобы заставить улыбнуться. У тварей водяные лилии были цветами любви. Пришлый чужак не мог этого знать, но он хотел хоть немного загладить вину за произошедшее. Терпел его капризы и выходки, не наказывал за шалости, даже за этот дурацкий бой. И теперь этого уже никогда не будет. Он выполнил приказ своего народа, но Наместник… Он не простит подобного. Просто убьет. В одном Эйзе был уверен твердо – он пожалеет и в последний раз, больно не будет. Он не даст, чтобы было больно…
Шевельнулся откидываемый полог палатки, воин вошел внутрь. Мыш сжался в комок. Ремигий мрачно спросил:
− Ты почему не ел? Оставлено же было…
Мальчишка промолчал – он не знал, что ответить. То, что Наместник все понял – было несомненно, но почему он говорит, почему не убил сразу? Непонятно. Воин покачал головой, подошел ближе к столику, сел прямо на пол, взял кусок хлеба и мяса, начал жевать. Зареванный мышонок испуганно смотрел на него. Ремигий низко опускал голову, чтобы только не видеть заплаканных, вопрошающих глаз. Он не знал, что ответить и что делать. Одно он знал абсолютно точно – он не хотел, чтобы потускнели и стали мертвыми синие глаза, чтобы в доме больше не слышался топот маленьких босых ног, чтобы прекратились шалости, перестали падать вещи и палатки, не нужно стало доставать молочко в деревне и гонять за ним приблуд… Запереть за стенами крепости так, чтобы не смог больше предавать его воинов. То, что он враг –понятно, но Наместник не хотел даже думать о том, что мальчишки не будет рядом. С его появлением в ледяном безумии жизни воина появился какой-то человеческий смысл, – накормить, вылечить, одеть, побаловать чем-нибудь. Он никогда не нуждался в подобных заботах, да и забыл уже, когда заботились о нем. Давно, очень давно. А тут зареванный мышонок, предатель, шпион,но… сердцу-то все равно, хочется, чтобы мордочка расплылась в улыбке, чтобы щеки горели от удовольствия, чтобы можно было посмеяться очередной его выходке, чтобы он спал рядом, каждый раз просыпаться опутанным его мягкими волосами. Так просто. Так больно. Невыполнимо. Недостижимо…
Эйзе вдруг робко протянул руку за кусочком сыра – его постоянные голодовки в горах дали странный результат, он не мог толком насытиться. Воин молча кивнул, придвинул ближе блюдо с едой. Мальчишка тут же отдернул руку, словно обжегшись. Ремигий глухо сказал:
− Я не трону тебя. Ешь.
Мышонок отчаянно затряс головой, он боялся прикосновений воина. Он совсем перестал его понимать. Говорить с ним воину было невыносимо тяжело, но трясущийся от страха мышонок рядом – это было еще мучительней. Ремигий с трудом заставил себя поднять глаза и тут же встретился с испуганным взглядом мышонка. Эйзе уже давно не боялся смерти, но ему тоже было больно – теплые руки не будут его касаться, черные бешеные глаза не станут нежно теплеть при встрече взглядами, ночью никто не будет прислушиваться к его писку от холода и переносить к себе греться.
Как говорить с тем, кто предает тебя уже несколько раз, но не выполняет самый главный приказ и не убивает? Наместник за эти ночи научился глубоко засыпать рядом с тварью, не ожидая ничего и не надеясь на пробуждение. Изысканный способ самоубийства. Только каждое утро он просыпался от очередной выходки мальчишки. Одна сегодняшняя побудка чего стоила. Губы воина дрогнули от сдерживаемой улыбки. И вчера мальчишка упал с него от резкого звука, и позавчера – скрытая в уголках губ улыбка при прощании. Царевич мышиный, выдумщик… Жесткое лицо воина заметно смягчилось. Жестокая ненависть, сжигавшая сердце, снова засыпала – до очередного несчастья. Еще немного обычной жизни, пусть иллюзорной. Пусть так. Очень мягко Ремигий сказал:
− Я уже не сержусь. То, что произошло – уже произошло, изменить я ничего не могу. Отряд готов к нападению. Если боги будут милостивы, обойдется без жертв. Завтра вечером будем уже в крепости, а там для людей безопасно.
Именно для людей, для твари –навряд ли, Эйзе выпускать из дома без охраны будет невозможно –убьют. Мыш молча смотрел в лицо воина, пытаясь понять, почему он до сих пор не убил его за предательство.
Ремигий очень осторожно протянул руку, положил ее на плечо тваренка и притянул его к себе:
− Мыш, я и правда, не сержусь. Я очень испугался – если бы увидели тебя с этим котом, мои бы тебя растерзали.
Эйзе недоверчиво заглянул ему в лицо – глаза воина смотрели понимающе, без гнева. За неполных пять дней мышонок сумел научить бешеного Цезариона сдерживать проявления своего гнева. Просто из-за того, чтобы не покалечить хрупкого мальчишку. Тварь отстранился, по-прежнему недоверчиво глядя в лицо воина. Он просто не поверил – принять такое от него, принять предательство и оставить его в живых. Ремигий горько усмехнулся – глупо ждать доверия от мальчишки после всего, что он делал с ним все это время. Эйзе вдруг со стоном сполз на пол, придвинулся ближе к Ремигию, уткнулся в его колени лицом. Наместник дрогнул, резко поднял мальчишку за плечи, повернул к себе лицом:
− Не смей унижаться передо мной! Ты же воин, что ты позволяешь, за что платишь – за ту жизнь, в которую тебя бросили пять дней назад? Не смей так больше делать…
Мыш вдруг затрясся в беззвучных рыданиях – он тоже за пять дней слишком привык, что о нем думают, больно бьют, потом пытаются утешать, обижают и обижаются, но воин ни разу не посмотрел на него пустыми глазами. Ремигий глубоко вздохнул – слава богам, мальчишка начал отходить от странного оцепенения. Осторожно прижал мышонка к себе, зарылся лицом в мягкие волосы, пахнущие лесом:
− Все, маленький, успокойся, все уже прошло. Все, все…
Эйзе лишь вздрагивал при каждом слове – словно его били, а не пытались утешить. Потом с трудом ответи :
− Они убьют тебя завтра…
Ремигий мягко ответил:
− Не дамся. Иначе тебя убьют или свои, или мои воины. А я не хочу такого.
Мышонок зарыдал еще горше. Воин только покачал головой, неожиданно спросил:
− Сушеный финик хочешь?
Мальчишка притих от неожиданности, потом неуверенно кивнул. Он все время хотел есть и боялся показать голод – было стыдно. Ремигий не понимал этого, просто потому, что не знал, насколько плохо было у тварей. Очень осторожно, не выпуская мальчишку из своих объятий, воин дотянулся до блюда, взял пару сморщенных сладких фиников, сунул в руку мальчишке: «Ешь!» Мышонок покорно сунул в рот липкие плоды, попытался прожевать. Всхлипывания становились реже – мышонок отвлекся на еду. Воин тихо сидел рядом, внимательно следя, как малыш успокаивается. Так немного – кусочек сладкого, и горюшко прошло. Совсем ребенок, немного надежды, и он снова пытается жить. Мышонок маленький. Что же ты наделал в этот раз?! Эйзе прожевал финик, робко потянулся к блюду за кусочком сыра ,воин удовлетворенно кивнул – малыш немного утешился. Он продолжал гладить спутанные светлые волосы, утешая и успокаивая мышонка.Ну что же теперь делать, если так все произошло. Наместник и сам не ожидал, что не сможет даже пальцем тронуть мальчишку, даже резко с ним говорить – только начинали синие глаза наливаться слезами, дрожать губы – у воина сердце разрывалось, и он прекращал мучить это невозможное создание. Эйзе тихо засопел, воин заглянул ему в лицо, улыбнулся – мальчишка засыпал, как всегда, когда был сыт.Как маленький зверек, – насытится, – нужно поиграть или поспать. Ну, он и есть зверек, – тварь, одним словом. Ну вот, тихое ровное дыхание – уснул. Воин поднял его на руки, уложил на койку, лег рядом – мышонок привычно залез к нему под бочок, удовлетворенно пискнул. Ремигий беззвучно засмеялся, прижался губами к его щеке и тоже заснул. Спокойно, как последние четыре дня, с того времени, как мышонок стал приходить к нему спать…