− Почему ты ласкаешь меня, ведь юношей не любишь – мне сказали… Почему? И раб твой ждал другого.
Воин глухо ответил:
− Да, не люблю. И шляюсь по борделям – так проще. Но я не хочу, чтобы ты мерзнул, голодал, плакал. Чтобы тебе было больно.
Эйзе вздохнул, тихо переспросил:
− И силой на свое ложе не потащишь?
− Я хочу, чтобы ты каждое утро просыпался в моей постели, чтобы ты не замерзал один. Но я не трону тебя. Если тебе противно быть со мной рядом, я найду тебе комнату в доме.
Эйзе вздохнул:
− Нет, не противно. Ты – горячий, я не мерзну ночью. Только больше не бей меня – и так синяков достаточно.
Воин тихо засмеялся:
− Если твои шалости не будут приводить к взрывам или падению стен моего дома – не буду...
Он осторожно поцеловал перепутанные волосы на макушке. В груди стремительно теплело, Эйзе перестал быть ледяным – ножки согрелись, и мышонок привычно завозился под рукой Ремигия, устраиваясь поудобнее. Альберик вошел с подносом с едой, грустно вздохнул – воин осторожно целовал мальчишку в макушку, тот прижался к нему, явно ласкаясь. Девушка… – как жестоко он ошибся. Тварь поганая! Околдовал господина. Старик резко поставил поднос на стол, воин и твареныш одновременно подняли на него затуманенные глаза, они только что помирились и посторонний звук привлек их внимание и отвлек от взглядов друг на друга. Старик вздохнул – будь это девчонка, было бы сразу ясно, к чему дело идет, но здесь-то мальчишка, да еще тварь…
Ремигий предостерегающе посмотрел на старого раба – ему только не хватало снова утешать своего мышонка, тот начал раскладывать еду. Даже кувшинчик с молоком был. Эйзе сразу вцепился в свое любимое молочко, Ремигий мягко улыбнулся – мышонок утешился, так немного надо, чтобы утешить – немного вкусненького, игрушка, прогулка. Ох, как же трудно будет его охранять – ведь на улицу одному нельзя, если увидят, – пристрелят раньше, прежде чем поймут, кто он.
Альберик тихо сказал:
− Господин, вода готова, на кухне. Завтра можно будет сходить в термы. Вы сам будете купать малыша?
Эйзе обиженно ответил:
− Я не ребенок!
Альберик пожал плечами, нежное отношение господина было более похоже на обращение взрослого с малым ребенком, чем на общение с равным по силе. Да сильнее молодого Цезариона и быть не может!..
Воин отрицательно покачал головой:
− Нет, конечно. Найди ему какую-нибудь одежку и обязательно теплые сапожки – ноги мерзнут. И полотно для перевязки для него и для меня.
Альберик кивнул:
− Хорошо. Если… Эйзе закончил есть, то я провожу тебя на кухню.
Воину не очень понравилось, как Альберик сделал паузу перед тем, как назвать мышонка по имени, но другого пока ждать было нельзя. Мальчишка покорно кивнул, поволокся за стариком на кухню. Тот довольно неприветливо сунул ему в руки полотенце, мыльный корень, кивнул в сторону большой лохани:
− Вода там есть, иди купайся.
Эйзе шепнул слова благодарности, но раздеваться не спешил, ждал, пока уйдет старик. Стыдно было – изодранное, исцарапанное тело, все в синяках, сбитые в кровь коленки, едва затянувшаяся рана на боку. Тот что-то, видимо, понял, вышел, плотно прикрыв дверь.
Мальчишка стащил с себя перемазанную одежду, шагнул в воду в лохани – она была теплой, блаженно сполз на дно, согреваясь после тяжелой дороги. Потихоньку начал смывать засохшую грязь и кровь с лица, плескался, отмывая остатки крови с ног и бедер. Глубокий вздох заставил его обернуться – старик стоял возле двери с ворохом одежды в руках. Эйзе сжался в комок, пытаясь скрыться от его взгляда. Но, судя по отвращению, мелькнувшему во взгляде раба, он увидел достаточно, чтобы понять, что было с Эйзе.
Старик опустил глаза, положил одежду на кухонный стол, поставил принесенные меховые сапожки на пол.
− Искупаешься, наденешь…
Эйзе вспыхнул, кивнул. Старик вышел, плотно притворил дверь. Блаженствовать расхотелось. Он быстро закончил, оделся, натянул на зябнущие ножки сапожки и вышел из кухни.
До приемной он дошел без приключений, а возле двери услышал резкий голос старика :
− Цезарион, как же ты мог это допустить!
Ответа воина слышно не было. Старик продолжил:
− Он же был не раз с тобой – у него вся спина изодрана ногтями, бедра в царапинах. Как тебе не противно было тащить на ложе тварь! Да еще и мальчишку! Ты же всегда ненавидел такие связи!
Снова глухой и неясный ответ воина. Злой выкрик старика:
− Ты что творишь! Мало отец род опозорил изменой, так ты позоришь связью с тваренышем! Ты хоть понимаешь, какая молва пойдет о Наместнике?
И вдруг прорвался ясный, полный боли голос воина:
− Ты говоришь мне только то, что я знаю так же хорошо, как и ты! Я не отдам его и не брошу. Не дам убить. Я хочу, чтобы он жил! И мне все равно, как это будет…
И уже совсем горько:
− Если бы возможно было увезти его в Империю от этой войны…
Глубокий вздох старика:
− Они же не люди, господин!
Эйзе толкнул дверь, на ее скрип резко обернулся Наместник, лицо его горело от ярости, старик покачал головой, он понял, что какую-то часть разговора мальчишка слышал. Воин молча выбежал из комнаты, старик остался, налил в кубок молока, подал Эйзе. Тот осторожно взял, отпил немного.Старик зло сказал:
− Если попытаешься навредить господину, придушу, тварь!
Эйзе тихо ответил:
− Если бы я хотел, то сделал бы это давно. В том, что произошло, господин не виноват.
− Еще придумай, что ты сам под него лег! Господин ненавидит подобные вещи!
И осекся: Эйзе, отчаянно закусив губу, вдруг молча заплакал. Лицо мальчишки кривилось, сквозь уродливые черты твари проступило истинное, страдающее лицо. Раб глубоко вздохнул, уже мягче сказал:
− Не надо плакать. Он не бросит тебя, ты же сам слышал. Если он сделал тебе больно, он теперь об этом очень жалеет.
Эйзе отрицательно мотнул головой. Старик усмехнулся:
− Да не лги мне – я видел твои синяки, он, когда в ярости, бьет безжалостно. Потом, опомнившись, всегда жалеет.
Эйзе поднял на него заплаканные глаза:
− Я противен ему. Он не любит юношей. Он ласкает, но не любит.
Старик вдруг понял причину слез и отшатнулся: «Светлые боги, мальчик!»
Эйзе так же безмолвно продолжал плакать. Альберик грустно покачал головой, как утешить того, кто не должен любить и любит. Врага, того, кто осквернил его тело, кого приказано убить… Злой голос воина послышался от дверей:
− Что ты сделал ему,Альберик, почему он плачет?
И значительно мягче:
− Малыш, в чем дело? Устал? Рана болит?
Эйзе отрицательно покачал головой, Ремигий ласково сказал:
− Устал. Ладно, пойдем-ка спать. Завтра поговорим.
Эйзе всхлипнул, кивнул головой. Альберик с жалостью посмотрел на обоих – два глупых ребенка, два врага, человек и тварь. За что их боги наказали? И что теперь делать? Ремигий поднял мышонка на руки, тот привычно обнял его за шею. Воин улыбнулся и понес его в свою спальню. Огромное ложе с брошенными на него меховыми одеялами, кувшинчик с молоком, бокал вина – Альберик успел немного подготовиться. Эйзе тихо спросил:
− Как рана?
Воин улыбнулся :
− Ничего, почти не болит.
Мышонок робко предложил:
− Разреши, я залижу ее, как в прошлый раз?
Воин отрицательно покачал головой.
− Нет, не хочу.
И мышонок вдруг отчаянно, безмолвно заплакал – последняя гордость покидала его, сил совсем не осталось, хотелось плакать, хотелось умереть. Ремигий тяжело вздохнул:
− Да делай со мной, что хочешь, только не плачь…
Мальчишка размотал повязку на плече – рана была очень глубокая, края разошлись и немного покраснели. Чуть в сторону – мог бы пересечь кровеносную жилу, а от такого в походе спасения нет. Эйзе только вздохнул тяжело, наклонился над господином. Шершавый язычок начал вылизывать края раны, боль постепенно покидала воина, и он почти сразу глубоко уснул. Как всегда, когда Эйзе ночью оказывался рядом. Даже не осознавая степени доверия своего тела Твари – рядом с ним он спал так, словно над ним поняли щиты все боги Империи и некого было бояться. Мальчишка вздохнул, встал на ложе на колени и уложил господина так, чтобы было удобнее вылизывать плечо. Рана была намного хуже той, что была нанесена стрелой тварей, надо было ее очистить от сгустков крови и свести края, чтобы не осталось уродливого шрама, такого, что избороздили тело воина. Эйзе терпеливо вылизывал кровь. Тихий вздох донесся со стороны двери – Альберик стоял у входа, безумными глазами глядя на мышонка. Со стороны это, действительно, выглядело жутко, – Тварь склонился на незащищенным горлом господина, чтобы перегрызть его. Мальчишка очень тихо сказал: