— Ладно дуру гнать, Тропа! — легонько тычет его в плечо Кирилл. — Парни, поднимите ментовское мясо с пола и уложите на диван. Между ними.
Скинхеды послушно хватают за разбросанные руки труп, волокут по полу. На светлом ламинате остается широкий бурый след. Накачанные пацаны легко забрасывают тело на диван, волна тошнотворного запаха крови и внутренностей окатывает Апполинария с ног до головы. Девушка отворачивается, серое, словно оберточная бумага, лицо вдруг будто стареет — кожа странным образом обвисает, словно произошло мгновенное обезвоживание. Кирилл ногой подвигает кресло, садится напротив. Тропа и остальные скинхеды становятся за спиной, будто свита.
— Ну вот, на ловца и зверь бежит… — усмехается Кирилл. — Хотел возле подъезда тебя завалить, да вот — спасибо Тропе — решил не торопиться. Правильно пацан подсказал! Весь выводок в норе. Да, Машуня, говорили мне, не верил. Оказывается, ты и вправду везде поспела, во всех постелях побывала. Или одной на всех хватило? Ну, так я тут не был, не удостоился. Ну, а ты, чучело, каким местом думал? — обратился он к Апполинарию. — Развесил лопухи, как поздняя свекла, фуфел прибацанный, раскатал мошонку, решил, что все твое? Тьфу на тебя, поц!
Кирилл говорит спокойно, даже лениво, слегка растягивая гласные и покачивая головой. Выражение лица такое, словно он разговаривает с полоумным. И если в начале монолога скинхеды улыбались, то теперь откровенно ржут во все горло.
— О, женщины, вам имя вероломство! — так что ли у классика английской литературы? — с ухмылкой спрашивает Кирилл. — Дальше-то помнишь, «прохфессор»?
— «Что ж вы думаете, я хуже флейты? Объявите каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя…» Только это, по-моему, вначале, — пожимает плечами Колышев.
— Вот! — назидательно поднял указательный палец Кирилл. — Эх ты, свисток!
Скинхеды заливаются дружным хохотом, Тропа так и вовсе загибается от смеха. Кирилл, напротив, серьезен и даже не улыбается. Молча протягивает руку за бутылкой, коричневая жидкость льется в стакан, из которого совсем недавно пил покойный Пятницкий. Киру на суеверия наплевать, он опрокидывает посудину как ни в чем ни бывало, выпивает дорогой коньяк, словно минеральную воду, даже не поморщившись. Затем с силой хряскает стаканом по столешнице, лицо деревенеет, взгляд становится ледяным.
— Теперь с тобой, Машка-свиристелка! Его, — кивает на Апполинария, — я бы простил. Дело личное, о вкусах не спорят, а насильно мил не будешь. Но с этим, — кивает он на труп, — дело другое. Тут расчет у тебя был, подлый и точный. На чужом горбу в рай захотела въехать?
Кирилл опять наливает полный стакан, залпом пьет. Мощный выдох гонит волну коньячной вони по комнате.
— Это можно, в рай! — соглашается он. — Но через чистилище!!! Эй, вы! Сексодром готов, баба тоже. Покажите, на что способны!
Скинхеды срываются с места, словно дрессированные псы. Жесткие пальцы сжимают девушку так, что синий шелк халата трещит по швам. Маша вскидывается, ей удается вырвать руку и мощная оплеуха сотрясает голову одного скинхеда. На лице расцветает красное пятно, но парень только крякает, будто селезень и заворачивает руку за спину. Маша продолжает сопротивляться изо всех сил, ей удается на некоторое время задержать насильников. Слышно, как трещит нежный шелк халата, раздается яростное сопение скинхедов и шлепки пощечин. Девушке опять удается освободить руку, взмах и по левой половине лица скинхеда пролегают глубокие кровавые борозды. Насильник невольно дергается и тут же получает ногой в пах. Второй пытается схватить за руки, но получает удар в лицо головой и нос превращается в кровавую лепешку.
— М-да! — качает головой Кирилл, презрительно сплевывает на пол.
— Я помогу, а!? — азартно спрашивает Тропа.
— Втроем одну бабу? Ну, давай, — пожимает плечами Кирилл.
Тропинин кладет дробовик на стол, поближе к вожаку и бросается в «гущу борьбы». Апполинарий отворачивается. Не то, что бы он сочувствовал, нет. В конце концов, девка получает по заслугам. Просто смотреть на такое противно и смешно — скинхеды впопыхах поторопились расстегнуть штаны, кожаные портки сползли до колен и мешают, но пацаны «в пылу битвы» не замечают. Или некогда, девка того и гляди вырвется, морды обоим набьет.
— Не боишься? — тихо спрашивает Колышев.
— Чего? — удивляется Кирилл. — Этой, как ее … отвествен … нет, оветс … во блин, конина! А хлебаешь, как воду! Не-а, не боюсь. Во-первых, рассказывать некому — ты не в счет, у самого рыло в пуху. Да и вообще! Эта, — мотнул головой в сторону кровати, — тоже сучка та еще, «вышка» по ней рыдает, а не плачет. Во-вторых — вот!