— Чужую кровь нам случалось проливать куда как чаще. — Чувствуя себя противно уязвленным, я уселся обратно на стул, прожигая ее издевательским взглядом. — И ты еще мне начни тут про долг и честь задвигать. Насколько мне помнится, вас, Зрящих, отнюдь не добровольно заставляют служить в Страже, и уж ты как раз сопротивлялась этому ой как долго.
И тут меня осенило, и я уставился тупым бараном на ее шею.
— Где твой проклятый ошейник? — подался вперед, только сейчас осознав, что в ней казалось все время не так: тонкая вязь магической удавки, после надевания превратившаяся в обычную на вид изящную бледную татуировку, исчезла. — Как ты смогла освободиться?
Я безмозглый озабоченный болван, думавший стояком с момента ее появления, если сразу не допер именно этим и озадачиться в первую очередь. Как она могла бы сбежать из столицы и ускользнуть из цепких грабарок магов, если им ничего не стоило притащить ее обратно на этом самом волшебном аркане, как тащат на поводке ленивую псину за лошадью? Как она смогла убить Первого — если и правда это сделала — когда любая попытка проявить агрессию к магу должна была закончиться для нее удушьем и даже смертью?
Бросившись вперед, я опрокинул не успевшую и пикнуть Летэ спиной на кровать и навалился сверху, сдавив шею одной рукой.
— Что задумали эти сраные волшебники? С кем из них ты в сговоре? Под что ты хочешь подвести лично меня? Или это касается всех двуликих? — Тряхнув, я сжал ее горло сильнее, не позволяя взбрыкнуть и ловя метящие мне в глаза скрюченные пальцы.
Мерзавка захрипела, закатывая глаза, и вдруг обмякла, вырубаясь, а мой зверь с такой невдолбенной дурью шарахнул изнутри по каждой мышце и нерву, защищая ее, что я сам чуть рядом с ней не приснул, падая мордой вниз, щека к ее щеке.
А мохнатый подхалим тут же рванулся наружу, желая хоть на мгновение притереться к ней, ладони облизать, хвостом покрутить, едва не делая лужи от счастья, как щенок, и я успел его осадить лишь чудом. Но от усилий и ее ненавистной близости затрясло так, что аж зубы застучали. Уткнулся носом в изгиб ее шеи и стал хватать запах не только ноздрями — хапать открытым ртом, всей кожей впитывать. Лежит она, бесчувственная, расслабленная, только тряпку содрать и ноги раздвинуть… К бесам! Это все равно что мертвую иметь, нет дела, что очнется и в рожу ногтями и зубами вцепится, в нее и вот такую, суку клятую, хочу так, что нутро будто раскаленными камнями набили и перемешивают, позвоночник в пояснице гнет, как под пыткой, а член сейчас просто лопнет. До какой же я степени жалкая скотина, причем я-человек, потому что зверь-то о ней такой больной, несчастной заботиться хочет, беречь-лечить-кормить-сон стеречь, а не драть остервенело, пока сам дышать не смогу и она уже в изнеможении не в состоянии будет ни разу взглядом меня ненавидящим обжечь.
Я не встал с нее — тупо сполз, содрогаясь всем телом, с унижением осознавая, что до того дошел: сожму стояк через штаны разок — и кончу до искр из глаз вот прямо так, на коленях, в рабской позе у ее ног. Столько лет убил, запрещая себе думать о ней, вспоминать, представлять ее, трахая других, а вот она приперлась, и еще и суток нет, а я уже едва не при смерти от похоти. Словно и не забывалось ничего, не стиралось, а, наоборот, копилось, собиралось, росло и еще чуть — и порвет меня к бесам.
Сгреб с пола ее одежду и бросил в огонь. Выпотрошил сумку, нашел карту и кошель, и хотел уже тоже отправить в камин, как вдруг заметил, что на дне что-то блеснуло. Тряхнул, извлекая на свет тусклый ободок тонкого серебряного браслета с черненой вязью незамысловатого узора, и загривок опять вздыбился от болезненных воспоминаний. Дешевая побрякушка — мой первый и единственный подарок глупой девчонке Летэ, заставивший тогда ее глаза сиять таким ошеломляющим счастьем, будто я ей весь мир на ладони преподнес, а не кусочек металла, сделанного каким-то криворуким ремесленником. Вот когда я впервые испытал нечто похожее на гремучую смесь стыда и тревоги, но не послушал своих инстинктов, не остановил всего дерьма, что случилось дальше. Но чего уж теперь вспоминать.
Уже замахнулся кинуть дурацкую вещицу в огонь, но вместо этого сунул в карман и, быстро обувшись, пошел искать Гаррета. Естественно, нашел его в постели сразу с двумя девками, одна их которых гарцевала на нем, а другая ерзала на лице. Вот никогда не понимал, что за удовольствие облизывать рот и остальные части тел, где побывало количество членов, с трудом поддающееся подсчету.