В это верить мне не хотелось. Ведь эти голоса звучали на самом деле. Я слышала их, пусть и не понимала. Но они были, и они звали меня, пытались что-то сказать, предупредить или, наоборот, поведать о чем-то важном. Я знала это, чувствовала всей своей детской душой и верила в то, что однажды я пойму, услышу…
В день моего отъезда в интернат тоже шел дождь. Серые тучи затянули небо с самого утра. Резкие порывы ветра пригибали к земле ветки фруктовых деревьев в саду, за нашим домом. Было холодно. Мокро и противно. Дождь то прекращался, то начинался снова. Иногда мелкий и колючий, иногда струи становились сильнее, и их сносило порывами ветра. И ледяные капли то и дело порывались попасть в лицо и за воротник плаща, который меня заставила одеть тетя Агата. Этот день, как и тот, другой, стал переломным в моей жизни. Сегодня от меня избавились.
Глава 2.
Глава 2.
Первые два года в интернате слились для меня в поток бесконечных серых дней. Здесь ничего не происходило, или, может, я просто не обращала ни на что внимания. Сначала, меня все время пытались разговорить. Я даже начала думать, что в этом интернате разговор со мной – самое важное дело для всех окружающих. Люди в белых халатах приходили, садились напротив меня, и говорили, говорили, говорили. Задавали вопросы и ожидали моих ответов на них. А я с ними говорить не хотела, ложилась на узкую койку, заправленную белым бельем, и отворачивалась к стенке. Когда же это было невозможно, просто закрывала глаза и представляла, что нахожусь сейчас где-то в совершенно другом месте, где нет никого, кому так необходимо услышать мой голос.
У меня была задача поважнее – я должна была разобраться в том, что говорили мне голоса. Они продолжали звучать в моей голове, их слышала только я одна, но никак не могла понять… О чем они пытаются мне рассказать7 Что донести до меня?
Но так было не всегда. Иногда, эти голоса замолкали надолго. На несколько дней или недель и у меня не было никакой отговорки, чтобы не реагировать на происходящее вокруг. И хоть мне по-прежнему не хотелось ни с кем разговаривать, приходилось делать вид, что я внимательно слушаю. И даже кивать время от времени.
В такие моменты «воспитатели» - как принято было называть в интернате людей в белых халатах – радовались тому, что я не замыкаюсь в себе и изредка отвечаю на их вопросы.
Но по большей части, мне хотелось остаться одной и слушать голоса. Я боялась, что они будут говорить мне что-то важное, но я все пропущу или не услышу, пока веду беседы.
А местные «воспитатели» не сдавались. Они выспрашивали о том, что я чувствовала, когда мамы не стало. Потом их интересовало, что за голоса я слышу, как часто, как громко, женские они или мужские. И вот какая им разница? Понять я не могла. Все, кто приходил, смотрели на меня с сочувствием, с пониманием, пытались заставить меня поверить, будто они мои лучшие друзья. И все время разговоры, разговоры, разговоры. Все хотели говорить со мной, а мне хотелось тишины.
Потом мне стали давать лекарства. Я отказывалась, потому что под действием всей этой гадости, мне становилось только хуже. И голоса тогда уходили надолго. Их стало почти не слышно.
И чтобы не потерять их навсегда я стала притворяться.
Где-то года через два, когда стало ясно, что в покое меня не оставят, я сказала очередному «воспитателю», что уже давно не слышала голосов. Он похвалил меня, а потом, в коридоре сказал кому-то, что препарат, который мне стали давать, действует и эффект уже появился. Я плохо понимала, что это за «препарат», и не очень поняла, что значит «эффект», но пришла к выводу, что стоит и дальше обманывать всех вокруг. Тогда они оставят меня в покое. К тому же, голосов я уже не боялась. За столько времени, они сроднились со мной. Иногда отдельные слова звучали очень громко и отчетливо, вот только я не понимала языка, на котором они произносились. И в тот момент передо мной появилась цель. Я захотела изучать иностранные языки. «Воспитатели» сначала не поверили и даже решили отмахнуться от моих приставаний, но я была непреклонна.
Начались тесты и исследования. У меня ежедневно брали такое количество крови на анализы, что иногда я думала, будто они хотят забрать ее всю. Меня подключали к разным приборам, как они называются и для чего предназначены, я, конечно же, не знала, да и не стремилась узнать. Важно было только то, что после всех этих исследований, мне разрешат учиться, а значит, возможно, я смогу однажды выучить тот язык, на котором говорят со мной мои голоса. Не могу сказать точно, сколько длились все эти исследования и анализы, но в один прекрасный момент все закончилось. Мне разрешили учиться. Вообще, какие-то уроки были и раньше, но я не особо старалась. Это казалось мне совершенно не важным. А теперь вдруг сама выразила желание научиться чему-то. Думаю, это все и решило. Все подумали, что я пошла на поправку, раз появился интерес хоть к чему-нибудь.