Пенелопа стоит рядом с таким до боли знакомым пустым взглядом. Сжимаю ее красную от мороза ладонь, но она совершенно не реагирует. Чёрт, про перчатки забыл! Беру ее ледяные руки в свои, хоть бы в карманы спрятала! Понимаю, что это ее способ себя наказать, но это скоро достанет, я ей не нянька и не родители, чтобы кормить, одевать и заботиться. Я ей… муж. Да. Глупость сморозил, похоже, именно этим мне и придется заниматься, пока мы оба не помрем.
Ну, вот кто меня за язык тянул?!
Растираю красные пальцы, тщательно и медленно, хотя стоило только призвать огонь, она бы в момент согрелась. Кстати, а это ведь хорошая возможность. Удерживаю ее руку в своей, чтобы надеть родовое кольцо туда, где ему самое место. Даже если она ещё не поняла этого, Пенелопа уже на моей стороне, она моя.
Впервые за неделю чувствую ее взгляд на своем лице, но стоит поднять глаза, она снова становится безразличной и бесчувственной. Это жестоко с ее стороны, я так за три недели привык к ее чувствам ко мне, что эта неделя показалась мне какой-то пустой. Словно после многолюдного города попал на необитаемый остров. Как оказалось, это невыносимо, когда о тебе больше не думают.
– Кто там ещё на ночь глядя? – слышу престарелый голос, а затем в коридоре появляется мягкий свет свечи, что несёт старая женщина в халате прямо поверх ночной рубашки. – Что вам нужно?
– Это отель, что нам может быть ещё нужно, кроме как комнаты в вашей дыре? – раздраженно отвечаю вопросом на вопрос, отпуская руки жены, чтобы тут же подхватить ее под локоть.
– Молодожены? – с легким презрением уточняет женщина.
– Побыстрее можно? – игнорирую этот вопрос, придерживая Пенелопу за локоть. – Мы устали.
Чувство, что она вот-вот или убежит, или сорвётся, не отпускает несколько дней. Возможно потому, что единственное чувство, появившееся ко мне за последнее время – это вина.
– Ладно, ладно. Только учтите, света нет из-за метели. Горячей воды… с лета не видели, если нужно помыться, то это лишь утром. За дополнительную плату, само собой. Если нужна еда, принесу вам остатки картошки и кролика с ужина. Два серебряника за сутки, плата вперед. Документы и имена?
Женщина открыла журнал, чтобы записать нас, но я остановил ее болтовню, положив на стойку золотую монету.
– Никаких имен и документов, – говорю ей, забирая ключ от комнаты.
Комната оказалось ужасной, явно недостойной той платы, что я за нее отдал, и даже того чего хотела хозяйка. Отпускаю женушку, и она сразу же отходит, медленно снимает с себя одежду, настолько медленно, что, сняв куртку, принимаюсь раздевать и ее до одной рубашки. Ничего не говорю, просто подхватываю на руки и отношу в ванную. Там зрелище ещё более плачевное, чем в спальне. Все трубы не что промерзли, они льдом покрылись, и холодно, словно мы на улице. Поднимаю руку и выпускаю родовой огонь. Не нужно много времени, чтобы растопить лёд и сделать воздух теплее, но я тяну, используя эту возможность, чтобы слышать, как надрывно бьется ее сердце. Ванна, а точнее корыто, наполняется холодной водой, пока сижу на небольшом стульчаке, прижимая ее к себе.
Может, я этой заботой пытаюсь загладить перед ней вину? Мне не стоило этого говорить, но как иначе я бы мог на нее рассчитывать? Как иначе мне было заставить ее принять мою сторону?
Моя рука горит синим огнем, это единственный источник света в этой комнате, как и единственный источник тепла. Она – ледяная. Запускаю руку в ванную и нагреваю воду, только после этого опускаю ее туда, так и не сняв рубашку.
– Сейчас принесу свечи, – зачем-то говорю ей, хотя и так знаю, что не ответит.
Выхожу, и как будто становится легче дышать, стираю пот и грязь с лица, как и маску спокойствия. От моих эмоций вижу все в синем цвете, так легче найти свечи и подпалить их слегка. Оставляю одну свечу на прикроватном столике, конечно же, кровать всего лишь одна, зато двуспальная. Захожу в ванную, не стуча, и ставлю свечу на умывальник. Она светит не так ярко, как мой огонь, но и ее хватает, чтобы заметить, что Пенелопа сидит в том же положении, как я её оставил, однако моего кольца на ее пальце больше нет, оно лежит на стуле рядом, вместе с рубашкой.