– Что бы ты сделал, если бы знал, что это последняя наша ночь? – задает вдруг вопрос Пенелопа, медленно садясь на кровати, все так же спиной ко мне.
Молчу несколько мгновений, мне не нравится ее решительность. Лампа погасла, в полумраке ее голые плечи кажутся хрупкими, ещё более слабыми. Убирает волосы на грудь, словно специально показывая нашу метку. Завитушки двигаются, выстраиваясь в надпись, но ее совсем не видно под рубашкой, только несколько шрамов.
– Что бы ты сделал, если бы знал, что это в последний раз? – она слегка поворачивает голову в бок, но все ещё не смотрит на меня.
– Ты так сомневаешься в моей победе? – скрываю свое беспокойство за сарказмом.
– Не сомневаюсь, – отвечает сразу, а затем дергает плечом, – в том, что ты выйдешь из этой ситуации победителем.
В ее словах намек, укор и констатация факта – она уже считает себя проигравшей. Закатываю глаза, беременность очень плохо на нее влияет, делает настоящей истеричкой. Куда мы друг от друга денемся? Мы же уже связаны, если не меткой, то ребёнком. Глупая!
Резко поворачиваюсь и притягиваю ее к себе, обнимаю крепко, хотя она и не пытается вырваться. Ее сердце бьется надрывно, будто вот-вот выпрыгнет из груди, с удивлением понимаю, что она меня боится. Страх, липкий и неприятный, смешанный с болью – это все, что она чувствует ко мне сейчас. И где же та смелая и гордая бродяжка, которая сводила меня с ума? Слабая, ранимая моя женщина – вот кто она теперь для меня, только решимость ее пугает, а боль не дает просто отпустить.
– Как звали твоего отца? – слышу ее слабый голос и не понимаю, зачем она об этом спрашивает.
– Глеб, – отвечаю с легкой запинкой, – а зачем…?
– Хорошее имя для мальчика, – отзывается с некой нежностью, – а для девочки подойдет Лиза, Елизавета, мою бабушку так звали. Тебе нравится?
Она ждет моего ответа, а я не могу понять, с чего это у нее так резко поменялось мнение касательно ребёнка. Вот что-то мне не верится, что она взяла и со всем смирилась, и эта ее решимость… Как же хочется ее затрясти, чтобы вся дурь из головы вылетела, но я не делаю этого, только слегка киваю, касаясь подбородком ее макушки.
– Это хорошо, – слабо отвечает она, с некой долей печали, а затем меняет тему. – Спина болит, не могу уснуть, ты не мог бы…
– Сейчас, – осторожно помогаю ей прилечь обратно и достаю мазь из рюкзака.
Останавливаюсь, видя, что сумка с зельями открыта, а я ее сам закрывал, когда первый раз мазь доставал. Оглянулся на жену, она как раз приподнялась, чтобы снять рубашку и лечь на живот.
Ладно, притворюсь, что ничего не заметил, но глаз с нее не спущу. Пенелопа прячет руки под подушкой, как и лицо в ней. Легонько наношу мазь в полной тишине, делая вид, что ничего не чувствую. Мы странная пара, даже не представляю, что нас ждет дальше, но такое чувство, что долго это не продлится, точно друг друга поубиваем. Заканчиваю наносить мазь и прячу ее обратно в рюкзак, снова закрыв все отделения.
Ее руки проскальзывают под моими и сцепляются в замок, обнимая меня со спины. Чувствую, как она прижимается лбом к моему плечу, и накрываю ее руки своими. Прикрываю глаза, от ее тоски болит в груди, она столь огромна и затягивает, как болото, как та, что я чувствовал, когда умерла мать. Мне бы стоило поддержать ее, но мысль, что эта тоска по мне, а не по ее семье, вызывает беспокойство и легкое подозрение. Что ты задумала, Пенелопа?
– Ложись спать, – расцепляю ее руки, стараюсь держать дистанцию.
Отпускает и отстраняется, так легко сдается и подчиняется, что чувствую разочарование. Кровать скрипит, наверняка уже снова спряталась от меня под одеялом. Прикрываю глаза и внезапно падаю спиной на кровать от резкого толчка в грудь. Она падает следом, придавив меня сверху и не давая пошевелиться больше своим видом, чем весом. Инстинктивно схватил ее за талию, чтобы с меня не свалилась, а, может, потому, что хочу ее.