И в шестьдесят он в первый раз влюбился.
— Она обожгла! Это богиня, а не женщина. Как она поет, боже мой, Светка, как она поет! Гурия! Сирена!
— Пустышка…
— Дура! — Павел Петрович вдруг рассердился. — В тебе говорит ревность и зависть. Она — женщина, а ты так, рабочая лошадь. Без пола и возраста.
Ей стало обидно:
— Ты сам меня сделал такой!
Узкий, пергаментный палец ласково погрозил:
— Э нет! Такой себя сделала ты сама, а я лишь был свидетелем… — И почти без паузы. — Эта женщина создана для меня. Я женюсь на ней. Дай телефон и выйди: интимный разговор.
Об этом романе заговорили как-то сразу. Но Дальскому было все равно. Он дарил Маше охапки роз, водил на концерты и в кино, и молодился, молодился, молодился… Брал ключи от Светкиной квартиры, а саму Светку просил погулять на свежем воздухе часиков так…пять-шесть. Один раз ей пришлось «гулять» всю ночь на Московском вокзале, приткнувшись между чужими баулами и чемоданами. В боку кололо, сердце ныло, душа плакала. Слева приткнулся плохо-пахнущий мужичок. Светлана Борисовна подобрала ноги, пытаясь пристроиться поудобнее, но какой-то баул упал… Поднялся крик, ор, и она сбежала. На невском проспекте поднималось пурпурное небо.
— Ваши документы.
Достала паспорт.
— А дома чего не ночуете? — без всякого интереса спросил милиционер.
— Не пускают, — также без всякого интереса ответила Светлана Борисовна.
Без всякого интереса и разошлись.
Павлу она позвонила из телефона-автомата. Автомат сожрал копейки и ответил сонный голосом Дальского:
— Светик, мы спим. Погуляй еще немного.
И почему она тогда не взорвалась?! Любила, наверное. Вопрос армянскому радио: может ли любовь быть унижением? Ответ: может, если вас зовут Захер Мазох.
С Машей столкнулись на лестнице:
— Доброе утро, Маша. Как там Павел Петрович?
Маша фыркнула и неторопливо прошла мимо. Светлана уловила запах своих духов, их ей Дальский привез из Нью-Йорка, и с тех пор она берегла маленький флакончик, как святыню.
— Маша, а вы завтракали?
Цок-цок, и только сладко-пряный флер…
Дверь в квартиру была нараспашку. Она осторожно вошла. Словно чужая и незнакомая. Щелкнула замком, сняла распаренные от воды и снега боты. С них сразу натекло. Цок-цок! Хлюп-хлюп. У той каблучки звонкие, кожа на сапогах нежная, мягкая, заграничная. Про пальто и вовсе помолчим — если боты "прощай, молодость", то пальто — "прощай, жизнь".
— А-а! Светка! Заходи! — Павел Петрович брился в узкой ванной комнате и что-то напевал. Увидев его поджарые, аккуратные и совершенно голые ягодицы, Светка невольно покраснела. А если повернется? — Завтрак сделаешь?
Она беззвучно кивнула, ускользнув на кухню. Четыре яйца, немного томатной пасты, тертый сыр, молоко. Все смешать и вылить на раскаленную сковороду. Посолить, поперчить, посыпать зеленым луком. Накрыть крышкой. Через минуты выключить газ. Подать на стол горячим. Все, как он любит. И чай. Тоже горячий, обжигающий.
— М-м! Как вкусно! — Дальский сосредоточенно двигал челюстями. — Сама-то, наверное, не будешь? Так и думал. Фигуру бережешь? Представляешь, Машка тоже фигуру бережет, после шести не ест. Сегодня порывалась сделать французский салат красоты, но в твоем доме яблок не оказалось. Странно… Зима, витамины нужны, а у тебя свежих яблок нет. Купила бы…
— Куплю.
— На! — на вилке подрагивало желтое месиво с зеленым глазком лука.
— Извините, Павел Петрович, всю ночь не спала, есть не хочу — а спать…
— В твоем возрасте не спать вредно, — хохотнул Дальский и положил себе добавки. — Французы, знаешь что, говорят по этому поводу?
Да что же его к французам-то сегодня тянет, — встревожилась вдруг Светлана Борисовна. А ну как уедет туда? На юбилей вроде как и телевизионная амнистия полагается. А если уедет? Я-то как? Всегда при нем, но во Францию не возьмет. Куда тебе до Парижу-городу, Светка?! Тебе бы в Ленинграде остаться.
— Эй! Заснула?
— Что?
— Ночь без сна — очень вредна для организма, поскольку вскрывает возраст души. Две ночи без сна — показы дадут занть о биологическом возрасте. Так французы говорят. Это мне Машка вчера процитировала. Огонь, а не девка. Как обнимет, так и сердца нет — останавливается.
— Павел… Петрович, а если месяцы без сна? Один, два, год? Такое возможно? Что ваша Потутина на это скажет?
— У-у, — скривился он. — Опять ревнуешь. Стыдно, Светлана. Маша — девушка хорошая, честная…
"Только спит со старым мужиком", — мысли на то и мысли, чтобы их держать при себе, не так ли? Поэтому молчи, Светлана Борисовна, молчи, пока силы есть на немоту. Но не выдержала:
— Я вопрос задала…
— Вопрос она задала! Все твои вопросы давно известны. Тогда ты умрешь, и никому не будет дела до твоего возраста, как физического, так и душевного.
— Смешные эти французы, — вполне серьезно сказала Светка. — Ничего не знают о том, что говорят….
— Будто ты знаешь! — Дальский промокнул губы салфеткой. — Было очень вкусно! Мне пора…
— Еще чаю, — взмолилась она. Павел Петрович поморщился, но согласился:
— Полчашки. И разбавь кипяточком. Тот слишком крепким сделала. Быстрее, давай! У меня сегодня "Новости".
С хрустом потянулся, натянув на выступающем брюшке модную рубашку. Светлана Борисовна заметила, что ширинка на брюках расстегнулась, но не сказала — неловко как-то, наверное, и сам заметит.
— Вот теперь чаек в самый раз. Эпоха гонений закончилась, мне даже Машку простили. Седина в бороду, бес в ребро, с кем ни бывает. Другие времена, Светка, наступают, свободные. Нюхом чую. Позвонками своими искалеченными от прогиба. Люби, кого хочешь, живи, с кем хочешь, говори, что хочешь.
— Паша… — она впервые так пронзительно и надрывно обратилась к нему, и он вдруг замер. — Я давно хотела спросить… Маша… она кто тебе… вам…
— Она мне всё, — тихо сказал Дальский. — Судьба. Страсть. Ненависть. Молодость. Надежда. Любовь. С ней живу. Захлебываюсь жизнью, но живу. И пока терпит она меня, все сделаю. А и после сделаю, когда прогонит.
— А я тебе кто? — пальцы беспомощно комкали салфетку.
— Ты? — он искренне удивился, явно не ожидая такого глупого и совершенно бесполезного — по-женски бесполезного — вопроса.
— Я.
— Что ты хочешь услышать?
— Кто я тебе? — упорно повторила Светлана Борисовна и подняла на него наполненные слезами глаза. Мигнешь, и расплескаешь. — Только честно ответь, Паша, а то устала ждать и надеяться.
Удивление. Недоумение. Раздражение. И без сочувствия. Привычная вещь подала голос. Лучше бы молчала.
— Никто, — и уже смягчая: — Ты — это ты. Я к тебе привык. И отвыкать не собираюсь. Но на большее…, ты, чего, надеялась?
— Всю жизнь.
— Могла бы и раньше спросить. Теперь бы замужем уже была.
— За тобой?
— За хорошим человеком. У нас ведь в стране много хороших людей.
— Много. Среди них даже мужчины попадаются. — и все-таки моргнула, соленые капли сорвались вниз, повиснув в уголках губ.
— Что-то не так?
— Все так, Паша, все так. Я — это я. И ты ко мне привык. Да?
На гладко выбритом лице отразилось заметное облегчение:
— Именно так. Ну, я пошел?
— Иди.
И он ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Двадцать лет как одно мгновение. Двадцать лет бескорыстной любви. И как награда: "Ты — это ты". Орден за преданность. Неслучайно ей всегда казалось, что слово «преданность» от предательства. Он предан мне… Я предана тебе… Суть — предательство.
Кто я? Вечный придаток. Привычка. Сухой отросток. То, от чего без боли и нервов можно и отказаться. При желании. А будет ли у него такое желание?
Двадцать лет отдавала себя во имя непонятной цели — чтобы он был счастлив. И вот он счастлив. А она? Ей тридцать восемь лет. И никого рядом. И никого уже не будет: ни хорошего, ни плохого.
Скользящий взгляд на свое отражение. Серая кожа. Серые волосы. Серый иссушенный рот, которого лишь однажды коснулись мужские губы. Беглым, ничего не значащим поцелуем. Что она знает об этой жизни? Ровным счетом ничего. Что она знает о любви? Только то, что любовь не может и не должна быть бескорыстной. Иначе это не любовь. Самоуничижение, да. Но не любовь. В основе последней лежит эгоизм, желание владеть любимым человеком полностью и безраздельно. Он — мой и только мой. На нем мое тавро и мое же табу. Посторонним вход воспрещается. Где же она ошиблась? Где их пути разминулись и навсегда стали параллельными? Светлана перебирала немудреные события прошлых лет, и никак не могла ответить на этот вопрос. Наверное, потому, что ответа не было.